Дети дорог

А кареглазая распаляется все больше и уже не может усидеть на месте – мечется от одной девицы к другой, не то стращая, не то стараясь воззвать к мечтам о том, кто станет рабом и господином. Единственным и вечным.

– И предвестником его появления станет хриплое карканье ворона, живые цветы увянут в мгновение, словно их коснулось дыхание самой смерти, а ледяной ветер будет стучаться в ставни и выть человечьим голосом… У-у-у-у-у!

И тут в двух шагах от освещенного костром круга действительно что-то завыло. Да так прочувствованно и протяжно, что все девки, как одна, визжат и сбиваются в кучу, даже не пытаясь убежать.

Вой обрывается хриплым кашлем, который перерастает в глухой надорванный смех. Из темноты выступает хромая на левую ногу старуха, такая древняя, что даже пожилой ромалийский вожак уважительно называет ее бабушкой. Говорят, бабка Пелагея когда-то была лирхой, сильной и умелой, да только не срослось у нее с колдовством-чарованием, забросила она и знания и силой пренебрегла, а все из-за того, что оказалось у нее сердце обожжено самым лютым, самым беспощадным огнем – любовью. Только питать этим огнем свой дар Пелагея не пожелала, отринула все дорожное, колдовское, лирхино – и перестала видеть невидимое. В одну ночь перестала. Вчера был дар, была лирха, а сегодня уже нету, осталась красивая, пусть и не слишком молодая женщина, сияющая изнутри нежданно обретенным счастьем. Только беда случилась, пропал Пелагеин возлюбленный так же неожиданно, как появился, а бывшая лирха с того дня словно умом тронулась. То молчит целыми днями, а то как начнет рассказывать байки, от которых волосы дыбом становятся, по спине холодный пот в три ручья, а потом неделю еще спишь урывками, потому как снятся то железные зубы, то белые, как простыня, лица, а то и вовсе нечто непонятное, чужое, страшное, вроде грибницы, что проросла вглубь и вширь повсюду, куда ни глянь. Тут не то что дети, взрослые с криками просыпались и до утра свечи жгли…