Дети Есенина. А разве они были?

Конечно, Надя прекрасно понимала, что для него она одна из многих, «курсистка с жалким книжным умишком». Но знала же и другое – то, что Есенин – ее единственная настоящая любовь.

Встретив зеленоглазую девушку у Белостокского госпиталя (может, намеренно поджидал?), Есенин вручил ей только что вышедший сборник «Трехрядица».

– О, спасибо! А я уже успела купить, – простодушно призналась Надя и тут же прикусила язычок.

Сергей смутился, растерялся, но решил не отступать и отправился проводить девушку до Хлебного переулка. И там, у нее дома, все же вручил ей свою «Трехрядицу» с многозначительной дарственной надписью: «Надежде Вольпин – с надеждой. Сергей Есенин».

И снова: «Бурная атака – с ума он сошел!.. Хрупкая с виду, я куда сильнее, чем кажусь. Натиск отбит. Есенин смотрит пристыженно и грустно. И вдруг заговорил – в первый раз при мне – о неодолимой, безысходной тоске…»

Когда у Есенина выходит новая книжка «Преображение», он дарит ее Надежде и пишет: «Надежде… с надеждой». Вольпин и тут не удержалась:

– Такие слова вы уже мне написали в прошлый раз.

Есенин поморщился, силой отобрал книгу и лихо дописал: «…с надеждой, что она не будет больше надеждой».

Отношения между ними были странными и мучительными. Прежде всего для нее: «Я была влюблена. А он… Помню, в мастерской у Коненкова… Богемная обстановка. Я вышла на кухню. Сергей вышел за мной, тянется с ласками: «Мы так редко вместе. В этом только моя вина. Да и боюсь я тебя, Надя. Знаю: я могу раскачаться к тебе большой страстью!» Наверное, боялся. Только что расстался с Райх. Хватило с него «глупого счастья с белыми окнами в сад»…»

Сдалась. «Смущенное: «Девушка?!» – и сразу, на одном дыхании: «Как же вы стихи писали?» Если первый возглас я приняла за недоверие (да неужто и впрямь весь год моего отчаянного сопротивления он считал меня опытной женщиной?!), то вопрос о стихах показался мне столь же искренним, сколь неожиданным и смешным…»

В ту ночь своей запоздалой победы Есенин сказал ей:

– Только каждый сам за себя отвечает!

На что она тут же бодро ответила:

– Точно я позволю кому другому отвечать за меня?!

Сама же подумала: выходит, все же признаешь в душе свою ответственность – и хочешь спрятаться от нее? В сущности, а чего было ждать другого?

А потом… Вспоминать не хочется. В пьяной компании «барс»-победитель попытался жестом покровителя и властелина положить руку ей на плечо и посметь сказать: «Этот персик я раздавил».

– Раздавить персик недолго, а вы зубами косточку разгрызите, Сергей Александрович! – не выдержала Надежда.

Но Есенин все равно улыбался: «И всегда-то так – ершистая!.. Она очень хорошо защищается!»

Уезжая на Кавказ, он заглянул к Надежде попрощаться. Взял за руки, повернул их ладонями кверху, крепко поцеловал каждую теплую горсточку и пообещал:

– Вернусь, другим буду.

Помолчал и добавил, даже на «ты»:

– Жди.

Долго ждать не пришлось. Чуть не через две недели примчался назад и угодил прямо в объятия Айседоры Дункан. Надя признавалась: «Чудится, с меня живой кожа содрана». Но, повстречавшись с женщиной-разлучницей, утешала себя: «Любовью это не назовешь. К тому же мне, как и многим, все казалось далеко не бескорыстным. Есенин, думается, сам себе представлялся Иванушкой-дурачком, покоряющим заморскую царицу. Если и был он влюблен, то не так в нее, как во весь антураж…»

Наивный и доверчивый Сергей Александрович, позабыв о всегдашней Надиной «ершистости», однажды повел ее посмотреть на выступление легендарной танцовщицы. И горько пожалел, когда в ответ на его горделивое: «Ну как?» – Вольпин в свойственной ей манере припечатала: «Это зрелище не для дальнозорких!»

Она дала себе зарок: не возобновлять связь с Есениным. Но Сергей был настойчив – и… все ее зароки оказались смяты. Он сам удивлялся: «Так давно… а я не могу изжить нежность к ней». Иногда сердился, высказывал ей эдакие лирические упреки: «Вам нужно, чтоб я вас через всю жизнь пронес – как Лауру!»

«Бог ты мой, – задохнулась Надежда, – как Лауру! Я, кажется, согласилась бы на самое короткое, но полное счастье – без всякого нарочитого мучительства…»

* * *

– …У меня уже трое детей!

– Трое?.. Я знала о двоих. – Надежда знала, что в нагрудном кармане пиджака Есенин постоянно носил фотокарточку «своей троицы» – Зинаиды, дочери Тани и сына Кости.

– Не в этом дело. Я скоро ложусь в санаторную больницу… Где-то в Замоскворечье: то ли Пятницкая, то ли Полянка. Ну, Галя Бениславская будет знать точно… Непременно навести меня.

– Я о другом, Сергей Александрович. Не слишком ли вас угнетает мысль о моем материнстве? Если так, то ребенка не будет. Вряд ли возможно совместить две такие задачи – растить здорового ребенка и отваживать отца от вина… А так ребенок будет… Не ваш, не наш, а мой.

– Надя, мы же с вами целый век знакомы. Когда впервые встретились, не помните?

– Осенью девятнадцатого.

– Тогда вам было двадцать три.

– Нет, девятнадцать. Мои годы легко считать: в двадцатом – двадцать. В феврале двадцать четвертого будет 24. Ровесница века…

– Все-то она девочка! А уж давно на возрасте!

– Дались вам мои годы. Свои не забывайте.