Дети, которые хотят умереть (СИ)

— Я изучил записи камер с ним за три дня. Пациент всего раз проявил внутривидовую агрессию, когда его не вынуждали. Но и тот случай был… без выражения удовольствия. Тогда я лично был свидетелем.

— Все же вы о пациенте или пациентке? — спросил Баюнов. — Этот сказ не о Гере Яве?

Королева Чужих! Сожри! Затолкай меня в вульву на месте рта! Скрой в теплой мягкой утробе! Где я не буду слышать больше этого имени. Вообще ничего не буду слышать.

— Вы брали ее дело около десятка раз — конечно, это не скрылось от меня, — сказал директор. — Чего вы боитесь?

И Чушкин выдал такое, как будто в его мозгах до сих пор копошился клубок червей:

— Что трамвай, который мы ведем по головам пациентов, переехал уже так многих, и столько литров крови забрызгало фары, окна, зеркала, слепило намертво дворники, закрыло обзор, что ни вы, ни я — да никто — уже не видит, головы тех ли вообще мы давим.

Все кончено, теперь пойди на уроки и залепи пощечину первому же ученику. Будь не хуже камикадзе, о которых каждый день рассказываешь.

— Как истинный литератор, вы говорите метафорами, — сказал директор.

— Что вы! — сказал Чушкин. — Всего только клинический патопсихолог, который в институте любил ходить в драмкружок.

— Зато образы рисуете как настоящий поэт — яркие и неправдоподобные, — хмыкнул директор. — Тот трамвай давно застрял бы на головной куче и заглох.

Чушкин сказал: «Речь велась о новеньком Андрее Сингенине, не о Гере Яве».

— Сингенин? — сказал директор. — Когда в его старой школе пациенты устроили бунт, этот ваш «неагрессивный мальчик» убил десятки.

— Сингенин нападал на учителей? То есть персонал?

— Нет, конечно, иначе бы его не перевели к нам. Мальчишка перебил всех одноклассников-бунтовщиков. Больше двадцати пациентов. Одним махом. Все в досье Сингенина. Мальчишка завел бунтарей в класс под прямой обстрел автоматчиков, а дверь запер снаружи.

Будто два разных пациента. Когда Исайкин со спины зарезал блондинку, новенький явно испытал сильный невроз. Он не накинулся жадно на труп, по дороге спуская хакама. Не ушел просто спать.

Новенький глупо улыбался и жевал ватрушку с кровью.

— Сам Сингенин также черканул парочку красных узоров, — сказал директор. — Зарубил бунтарей, которые пробились в коридор. Посмотрите внимательно досье.

Чушкин спросил, почему Сингенин не выглядит отмороженным выродком, как остальные пациенты.

— Михеевская школа Катаны отличалась от прочих школ Катаны, — сказал директор. — Пока ее не закрыли, там пытались вылечить этих Гренделей.

Чушкин сказал: «Но мы тоже». Просто так принято говорить. Как казнь учеников называть «отчислением».

— Взаправду вылечить. Туда даже выписали из Японии самурая в седьмом колене, — сказал Баюнов. — Мне понятен червь сомнений, что вас выгрыз. Поэты и драматурги вечно выдумывают моральные проблемы там, где их нет…

— Я — психиатр с чисто научным подходом, у меня есть диплом! — сказал учитель литературы.

— …Но творческим личностям принято многое прощать. Поэтому не буду вас отчитывать, — сказал Баюнов.

— Правда, студентом в драмкружке я практически жил, — сказал Чушкин. — У нас там даже был кипятильник и ведро-туалет с крышкой.

— Наши пациенты выглядят как люди. Смеются как люди. Плачут как люди. Истекают кровью как люди, — говорил директор. — Последнее мы видим чаще остального. Вы, Чушкин, жестоко ошиблись, вы сравнили пациентов с людьми. Сравнили Геру Яву и Андрея Сингенина с собой. Вы, как Леди Макбет у Шекспира, посчитали, что творите злое дело. Леди Макбет подговорила мужа убить короля и захватить престол. Благородная дама сознательно взялась за злое дело:

Ко мне, о духи смерти! Измените

Мой пол. Меня от головы до пят

Злодейством напитайте. Кровь мою

Сгустите. Вход для жалости закройте,

Чтоб голосом раскаянья природа

Мою решимость не поколебала.

— Если бы Леди Макбет призывала ангелов, а не демонов, если бы супруга лучшего воина Шотландии верила, что нет достойней короля, чем ее муж, а потому убить старого Дункана — не грех, тогда у нее не развился бы опасный невроз. Злодейства в чехлах добрых дел не уродуют душу. Прекрасной Леди не мерещились бы кровавые пятна на белых руках, безумие не свело бы ее в могилу, и она была бы счастливой королевой. Ну, все литераторы назубок знают Шекспира.

Чушкин сказал: «Может быть, только я — врач, психиатр».

Баянов погладил стеклянную столешницу. В мутном стекле не виляли паутины царапин, не прятались вмятины. Литая серая глыба выставляла на свет глубину, не изуродованную плясками пациентов. Пациенты пытали и умирали на всех других столах и партах школы. Этот же ледник оставлялся чистым, какой могла бы быть душа Леди Макбет, зарежь она короля Дункана из доброго участия, с лаской в глазах.

Чушкин сказал: «Но все же проверить пациента не помешало бы. На всякий случай».

Директор бухнул кулаком по столу. Баюнов сказал: