Дети ночи

Поначалу главный администратор Первой окружной больницы господин Попеску был не очень-то доволен тем, что эта вспыльчивая американка забирает одного из его подопечных, причем ничего не заплатив ему за такую возможность; но звонки из Министерства здравоохранения и заверения румынских педиатров в том, что у ребенка почти нет шансов выжить, а его дальнейшее содержание повлечет за собой лишь дополнительные расходы для больницы, успокоили его до такой степени, что в последний день работы Кейт он только глуповато ей улыбался.

Все бумаги были наконец оформлены. «Пан-Америкэн» получила уведомление, что в США перевозят очень больного ребенка, и приготовила во Франкфурте дополнительное медицинское оборудование. В самолет Кейт взяла свой медицинский саквояж, укомплектованный запасами из Красного Креста, а также контрабандными одноразовыми шприцами в стерильных упаковках, внутривенными капельницами и антибиотиками из Западной Германии, которые Лучан каким-то образом стянул из мединститута. Кейт была очень растрогана, поскольку знала, какие деньги за все это можно выручить на черном рынке.

И хотя ее нет-нет да и посещала мысль о том, что все эти припасы должны бы остаться в Румынии и помочь хоть нескольким из многих тысяч больных детей здесь, она гнала эту мысль прочь и знала, что пойдет на все, украдет что угодно, сметет на своем пути любого, лишь бы спасти Джошуа. Для самой Кейт, почти двадцать лет свято соблюдавшей врачебную этику, собственное поведение стало потрясением.

Она с четверга пыталась дозвониться до Тома, своего бывшего мужа, но автоответчик в Боулдере выдавал одну и ту же запись, сделанную его низким, веселым, мальчишеским голосом, сообщавшую, что он спускается по реке Арканзас и вернется, когда вернется. Желающим предлагалось оставить сообщение. Кейт оставила четыре сообщения, каждое из которых было чуть более связным, чем предыдущее.

Ее разрыв с Томом, случившийся шесть лет назад, имел скорее спокойный, чем драматический характер и произошел мирно, без злобы. Они вошли в тот один процент разведенных, чьи взаимоотношения становятся более дружескими после развода, и частенько встречались, чтобы поужинать или выпить вместе после работы. Тому недавно стукнуло сорок, но он продолжал оставаться здоровым, как тот бык из поговорки, и привлекательным на манер Тома Сойера. В конце концов он осознал, что так и не повзрослел. В Боулдере он работал инструктором по водному туризму, но по совместительству мог быть и альпинистом, и велогонщиком, и проводником в Гималаях, и фотографом-пейзажистом. Занимавшая все его время профессия искателя приключений служила идеальным оправданием того – как он и сам уже признал, – что он так и не стал взрослым.

А что касается Кейт, то за последние месяцы она выросла даже слишком, и ее чересчур уж взрослая часть души вытеснила все те остатки ребячества, которые роднили их с Томом в старые времена. Разговоров о воссоединении они не вели – Кейт не сомневалась, что ни один из них не способен представить себе совместную жизнь по второму кругу, – но общались гораздо раскованнее и куда непринужденнее обменивались своими небольшими проблемами и большими секретами. Много лет они уверяли друг друга, каждый по своим соображениям, что дети в их жизни не нужны, и вот теперь доктор Кейт Нойман, тридцати восьми лет, везет домой ребенка.

Позвонив в воскресенье вечером, Том застал ее в квартире на улице Штирбей Водэ. Его поход на плотах был удачным. Полученное от Кейт сообщение показалось ему невероятным. Голос Тома представлял собой обычную смесь мальчишеской энергии и боулдерского энтузиазма. Услышав его, Кейт чуть не заплакала.

– Боюсь, ничего не получится, – сказала она. Связь была ужасной. Отраженные звуки, задержки, глухие шумы, свойственные трансатлантическим переговорам, усугублялись шорохом, скрежетом, щелканьем и прочими помехами румынской телефонной связи. И все же Том ее слышал.

– Почему ты сомневаешься, если с бумагами порядок? Ребенок… Джошуа… Ты хочешь сказать, с ним что-то не то?

– Нет, сейчас он в порядке.

– Тогда что?…

– Я не знаю, – вздохнула Кейт. Она сообразила, что если в Бухаресте сейчас семь часов вечера – насыщенный майский свет заливал орех за окном, – тогда в Боулдере должно быть десять утра.

– Я просто ужасно боюсь, что ничего не получится. Что нас что-нибудь… остановит.

Голос Тома звучал серьезно как никогда.

– Это на тебя не похоже, Кэт. Что случилось с той Железной Леди, которую я знал и любил? С той женщиной, которая хотела исцелить весь мир, даже если он не захочет исцеляться?

Мягкость его тона не соответствовала словам, а «Кэт» заставило ее вздрогнуть. Так он называл ее в ранние дни замужества, когда они предавались любовным утехам.

– Это из-за обстановки, – сказала она. – Тут начинаешь чувствовать себя параноиком. Кто-то мне говорил, что во времена Чаушеску каждый третий или четвертый в стране служил платным осведомителем. – В телефоне пощелкивало и посвистывало. Огромное расстояние гулом отдавалось в проводах. – Я вдруг подумала, что нам не стоит говорить по телефону.