Читаем Дети века полностью

Целый месяц в городе только и было речи, что о нем, а почему? Конечно, потому, что не было другого лучшего занятия. Но Скальские видали его только издали и не имели ни малейшего понятия о его лице, которое их очень интересовало.

На этот раз незнакомец не мог от них увильнуть, ибо дорога была одна и весьма не широка.

Молодежь это нимало не интересовало, но старики не скрывали, что рады были бы увидеть этого человека.

Молча сближались с обеих сторон. Незнакомец издали заметил встречных и рассчитал так, чтоб, минуя их, оборотить голову в противоположную сторону и не показать им своего лица. Напрасно аптекарь вытягивал шею: он мог только осмотреть весьма скромный костюм незнакомца.

Когда последний удалился на несколько десятков шагов, молодежь начала смеяться, а аптекарша воскликнула:

— Вот тебе и раз! Много мы узнали — даже носа не показал!

— Он несет пучок цветов, вероятно, сорванных на могиле, — сказал Скальский. — Гм! Это имеет свое значение и обрисовывает настроение человека.

— Сообразно с возрастом, — заметил пан Рожер, — по-моему, он далеко не молод.

— И нет ничего изящного, — сказала панна Идалия. — Человек лучшего общества узнается по самым мелочам, а у этого костюм весьма обыкновенный и даже небрежный.

— А между тем он загадка, — молвил аптекарь, довольный тем, что разговор принимал другой оборот, — да, загадка. Я еще не помню, чтоб кто-нибудь добровольно переезжал к нам на жительство. Наконец, если бы и так, то каждый старается познакомиться с людьми, а он не только не ищет, но тщательно избегает этого.

— Какое же нам может быть до этого дело? — сказала панна Идалия. — Я не понимаю любопытства, которое каждый обыкновенный человек возбуждает в толпе.

— Ты говоришь, обыкновенный человек, — подхватил аптекарь, стараясь удерживать разговор в этом направлении. — Но ведь он не весьма уж обыкновенный, хотя в нем и нет ничего особенного. Во-первых, достоверно, что, помимо скромного костюма и весьма заурядной наружности, он богат, даже очень богат. Он нанял у Манусевича целый домик с садом и поселился в нем один. Рассказывают, что когда начали переносить его чемоданы и сундуки, то не было этому конца. Что в них заключается, никому не известно, ибо их уставили, не открывая. Он выписал из Варшавы мебель, фортепьяно, орган.

— Разве какой-нибудь отставной артист, — прервала панна Идалия, — но, впрочем, лицо его нисколько не обличает артиста.

— Денег ни на что не жалеет, хотя и видно, что привык к простому образу жизни, ибо взял простую кухарку, старую Казимиру, служившую некоторое время у ксендза-викария. Видно, что не намерен давать обедов.

— Конечно, — подтвердила пана Скальская, — ведь Казимира умеет приготовить лишь несколько блюд и то кое-как.

Во время этого разговора пан Рожер сильно пожимал плечами, пуская клубы дыма, наконец отозвался, потому что не мог удержаться, чтоб не затронуть отца.

— Оставьте, пожалуйста, эти детские сплетни, — сказал он. — Как вы не можете отвыкнуть от этого деревенского любопытства и интересуетесь каждым вздором! Какое нам может быть дело до этого?

— Рожер прав, это такие мелочи! — прибавила панна Идалия.

Отец пожал плечами, и мать сочла обязанностью вступиться за него.

— Оставьте же отца в покое! — сказала она.

— Мамаша также страдает этой болезнью, — с живостью воскликнула Идалия, — и потому защищает отца. Но ничего не может быть неприличнее этого пустого ребяческого любопытства, как справедливо выразился Рожер.

— Говорите о чем хотите, я молчу, баста! — молвил аптекарь.

И он опустил голову со смирением человека, привыкшего к ярму, которое носил ежедневно, и направился к показавшейся Пиаченцце.

Еще ближе при дороге стояла обширная гостиница, окруженная конюшнями, сараями и огородом. На шоссе в беспорядке разбросано было несколько крестьянских повозок, хозяева которых зашли прохладиться в гостиницу. Тут же на шоссе имелась кузница, из которой выходил дым, несмотря на воскресный день, и перед нею стоял изломанный экипаж, прибывший издалека и, как видно, починявшийся для дальнейшего путешествия.

Почти одновременно на него направились все лорнеты, и Рожер, компетентный судья в этом случае, объявил, что подобной коляски не было во всей окрестности, что едет кто-нибудь издалека, может быть, даже из-за границы, ибо экипаж обличал венское и, пожалуй, даже лондонское происхождение.

Но насмотревшись издали на удобный и красивый экипаж, изломавшийся под самым почти городом, семейство аптекаря отправилось насладиться прохладой в старинном саду Пиаченццы. Никого не было из городских обывателей, ни тех, присутствие которых огорчило бы Скальских, ни тех представителей высшего круга, которые обращались со Скальскими так, как последние с нижними. Впрочем, здесь дело шло не об удовольствии провести время в обществе, а о том, чтоб рассказывали об их связях, их значении. Конечно, это стоило не одной неприятности, однако ведь ничто не достается даром.

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека исторической прозы

Остап Бондарчук
Остап Бондарчук

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза
Хата за околицей
Хата за околицей

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза
Осада Ченстохова
Осада Ченстохова

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.(Кордецкий).

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза
Два света
Два света

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза

Похожие книги