Детям

Я оправил штору, чтобы веселое солнце не разбудило Жоржика. Быстро оделся. Взял полотенце и вышел. Антон еще сидел на лавочке под окном и курил.

Сел и я.

– Сегодня персиков предоставлю, – начал он. – Поспели. Потом пойдет слива. Арбузы не скоро. Сперва дыня… Нонешний год – из годов год.

– А виноград?

– Хороший будет. Ежели дождик перепадет, совсем хорошо. В сок пойдет, в налив.

– Попробовать бы японского…

Антон покрутил головой.

– Одно горе, ей-богу… Его только черепахе кушать, вот что…

– Как так?

– Да так. Мы-то не знаем, что ли! Что толку, китайский! Для красоты глаз только, потому как он видимость имеет, как яйцо. Да у нас это добро из садов выгоняют, а не то что… Черепаха его жрет, конечно…

Я слушал, не понимая ничего.

– «Воловье око» – зовут его по-нашему, а не «ки-ри-ки». «Воловье око»… За огромадность его так. А только в нем вкуса нет… Духа нет. А барин, как привезли, и говорят: «Вот вам китайский! У самого ихнего императора в саду рос». А ему, стало быть, уважение сделал, как он был капитан…

– Да вы бы сказали ему…

– Да уж говорил. А он все одно: «Ничего вы не понимаете! Я, – говорит, – его по семи морям вез». С ним не поговоришь. Уж ему приносил лозу здешнюю… Говорит, усики не такие. А ягоды, как на грех, в прошлом году морозом тронуло да черепашка сгрызла…

Теперь я был окончательно убежден, что капитана надули. «Воловоко», как говорил Димитраки, было слово не японское, а чистейшее русское «воловье око». Теперь я знал, что мне делать. Что делать, милейший капитан! Ваши надежды будут сегодня же разбиты! Проститесь с вашим «ки-ри-ки»! Не желаете ли «воловоко»? Вы можете призвать тысячи проклятий на головы японцев, но черепахи не виноваты.

Теперь скорей купаться! Нет, надо непременно разбудить Жоржика и порассказать ему кое-что.

Я вернулся в комнату.

– Жоржик!..

Он спал крепко и не отозвался. Я осторожно взял его за плечо… и мои пальцы сжали пустое одеяло. Жоржика не было: на постели лежала только ловко устроенная из одеяла обманная оболочка. Я расхохотался. Однако!

– Жоржик!

Я посмотрел под кровать, заглянул даже в шкап. Он, конечно, выкинул одну из своих любимых штук. Иногда он удачно проводил нас с капитаном. Помню, на берегу раз, когда мы заговорились, он бултыхнул в воду камень, а сам спрятался за скалой.

Куда же он спрятался? Не было и матросского костюмчика, и сандалий. Шляпа была. И вдруг мне бросился в глаза кусочек бумаги: он был приколот булавкой к одеялу. Что такое?

«Не будите никаво я отравился… всад за чирипахами я Должен с пасти чирипах! ато антон их закапать не будити никаво и делайте вид Ато я на вас разсиржус. Жоржик!»

Милые каракули! О, какие каракули! Он писал в темноте, слова набегали на слова. Я уже не говорю об ошибках. В этот критический момент спешки они всплыли ярко. Я держал эту записку и знаете, что чувствовал? Самое сильное, самое горячее, что когда-либо билось в сердце. И знаете, что я сказал тогда, смотря на эти каракули?

Я сказал:

– Молодчина!

Я хорошо помню это утро – утро освобождения черепах. Помню и посмеивающиеся глаза Антона, и море, и солнце, и мальвы, и треск соек, и назойливую возню дроздов в винограднике… И эту записку, приколотую к одеялу, милую записку, с каракулями карандашом, которую я берегу до настоящего дня.

«Делайте вид»! Очевидно, пропущена целая фраза. Делайте вид, что ничего не заметили? Очевидно. Милый Жоржик! Он, – теперь это ясно, – он еще вчера замыслил это предприятие. Да, да. Ложась спать, он что-то возился под подушкой. Конечно, прятал карандаш. Он и мне не доверил своей тайны. То-то он вчера весь вечер бродил какой-то особенный и все посматривал на часы и звал спать.

Он теперь, конечно, там.

Мое положение было не совсем-то важно: в каком свете я явлюсь перед капитаном? Он и меня обвинит в заговоре. Но «японские» лозы! Я вспомнил про «ки-ри-ки», как говорил Антон. О, теперь все дело принимало самый интересный оборот!

Посмотреть на Жоржика, как он освобождает своих «чирипах».

Я поспешил в виноградник. Какое утро! Оно было прекрасно, как никогда. Кто может спать теперь, когда солнце смеется всему и все смеется солнцу! А капитан похрапывает за своими ставнями в холодке. Какие сны видит? Вон Антон возится в саду, подвязывает розы. Дрозды почвокивают в винограднике. А вон и горка, где буйно зреет заморское «воловоко». Зрей во славу черепах!

Что это? Навстречу мне попадаются черепахи… Одна, другая… еще… Понимаем. Это вы, узницы, тыкающиеся под ярким солнцем! Пойте хвалу ему и еще кому-то, если умеете.

Я осторожно пробирался в лозах. Везде копошились черепахи! Они сошлись как будто на совещание, эти черно-желтые камушки, и наверстывают потерянное. Да, я видел, как они облепили лозы, низко висевшие кисти «японского» винограда. Я слышал, как они чавкали еще твердые кисти «ки-ри-ки» и другие, что попадались им. Голодные! Шевелились и вздрагивали молодые побеги, похрустывали. Если бы видел капитан! Он должен бы упасть в обморок. Нет, теперь он спит, к счастью.