Детство императора Николая II

   Маленький, только что испеченный кадетик, в шинели, сшитой на рост, закутанный в желтый душистый башлычок, из которого торчит только красный нос, подхожу я к воротам Аничкова дворца с Невского проспекта. И сейчас же со всех ног летит ко мне старый пристав Хоменко. Он тоже в башлыке, но без кисточки, глаза красные и в негорестных слезах, борода в инее: вылитый елочный дед.

   -- Ты куда, кадетишка, прешь, болван? -- кричит Хоменко, стараясь выпучить смерзшиеся глаза.

   -- К маме, -- отвечаю я.

   -- К какой маме, болван? Здесь -- царский дворец.

   -- Моя мама живет в царском дворце.

   -- Кто ты такой есть? -- грозно спрашивает Хоменко.

   Мне в душе нравится, что Хоменко меня не узнает. Конечно, где ж старику узнать? Я -- уже большой, форменный, я уже мажу керосином место для усов, скоро могу отпустить бороду подлиннее, чем у самого Хоменко.

   -- Я, -- говорю, -- Володя Олленгрэн.

   И тут Хоменко "разувает" глаза.

   -- Володька! -- кричит он на весь проспект, -- да это ты, чертенок?

   -- Я, -- отвечаю морозным звучным басом.

   -- Не узнать тебя, богатым будешь.

   -- Побогаче вас, -- говорю, -- буду.

   -- Ну уж, конечно, где же нам? (После смерти Хоменко оставил несколько миллионов). Ну уж иди, иди на этот раз. Но помни, что твой подъезд с Фонтанки, слышишь?

   -- Слышу, -- отвечаю я и важно вхожу в самые царские ворота.

   Иду по двору, гляжу -- из гимнастического зала, в одном сюртуке, бежит отец Ники, великий князь Александр, и тоже кричит:

   -- Ты куда, кадет?

   -- К маме.

   Но он по голосу сразу узнает меня и тоже, как Хоменко, удивляется:

   -- Это ты, Володька?

   И мне снова радостно: все меня знают, цари, пристава, кругом -- родной добрый дом. Великий князь тоже, как все люди, замерз и на всех парах летит к подъезду, там поджидает меня и трогает за нос и говорит:

   -- Пропал твой нос, отвалиться должен, мажь скорее гусиным салом.

   А у самого пар изо рта, глаза совсем посинели и тоже слегка плачут. У меня вырастает громадное к нему уважение: без пальто по морозу бегает, -- вот это настоящий великий князь, ничего не боится.

   Напился я у мамаши шоколаду, оттер нос, горечь разлуки скоро прошла, и стало даже скучновато. Мамаше не здоровится, печень, горячая бутылка, порошки с бумажными, замечательно красивыми ленточками от аптеки, в квартире -- не теплота, а самая настоящая сушь. Аннушка вздыхает о Боге и все поет "Святые Троицы", все те же лампы с механизмом, те же кресла, -- Господи! Какая скука во дворце! Только в корпусе я узнал, что такое настоящая человеческая жизнь. В моем классном столе, например, сидит и блаженствует настоящий живой воробей Мишка, подобранный мной в саду, костеневший от холода. Теперь Мишка освоился, ест хлеб и дышит через дырочку, которую я провертел в парте перочинным ножом. С таким приятелем умирать не надо, даже уроков учить не хочется.

   Скука часам к двум меня разобрала окончательная, и я начал просить маму, чтобы она отпустила меня на балаганы. Об этих балаганах в корпусе говорили много и с большим оживлением. Не быть на балаганах -- это все равно что быть у папы и не видеть Рима: так заявил один старый кадет, наш приятель.

   Начал приставать, мама смилостивилась, отпустила и дала абаз: так у нас в корпусе по-татарски называли двугривенный. Мама настаивала, чтобы со мной, провожатая, пошла Аннушка, но я наотрез отказался и начал стращать маму тем, что из корпуса выгонят, если увидят, что бравый кадет не может развернуться без дамской помощи.

   Когда я вышел на двор, снова закутанный в башлык, я услышал, что кто-то мне вслед стучит из верхнего окна по стеклу. Поднимаю голову: Ники. Вижу, он делает такое движение рукой, которое обозначает: рад тебя видеть. У нас, как у глухонемых, была выработана особая азбука жестами. Я тоже взмахнул руками, так, что означало, что тоже страшно рад тебя видеть, и даже поплясал маленький танец. Ники с нетерпением забарабанил в стекло и начал жестами говорить: немедленно иди ко мне. Потом сделал дымное движение над головой и потянулся, -- это означало: подыхаю от скуки. Я постучал себе в грудь и опять поплясал, -- это означало, что мне адски весело. Ники вопросительно прошел двумя пальцами по стеклу: куда держишь путь? Я показал немедленно деда с длинной бородой, козу на ленте, курносого клоуна, намазанные щеки, -- это значало, что иду в комедию, на балаганы, и Ники сделал удивленное лицо: ничего не понял. Бедный! Он не знал, что такое комедия и что такое балаганы. Я сделал несколько шагов вперед, потом назад, потом показал пальцем на язык и лоб, -- это значило: пойду и, когда вернусь, все расскажу по порядку. Ники погладил себя по волосам,-- это означало, что он плачет и ему горько оставаться дома. Я приложил к глазам конец башлыка и, рыдая, вздрагивая плечами, пошел со двора, как апостол Петр после отречения.