Читаем Детство. В людях. Мои университеты полностью

Я был здоров, силен, хорошо знал тайны отношений мужчины к женщине, но люди говорили при мне об этих тайнах с таким бессердечным злорадством, с такой жестокостью, так грязно, что эту женщину я не мог представить себе в объятиях мужчины, мне трудно было думать, что кто-то имеет право прикасаться к ней дерзко и бесстыдно, рукою хозяина ее тела. Я был уверен, что любовь кухонь и чуланов неведома Королеве Марго, она знает какие-то иные, высшие радости, иную любовь.

Но однажды, перед вечером, придя в гостиную, я услыхал за портьерой спальни звучный смех дамы моего сердца и мужской голос, просивший:

– Подожди же… Господи! Не верю…

Мне нужно было уйти, я понимал это, но – не мог уйти…

– Кто там? – спросила она. – Ты? Войди…

В спальне было душно от запаха цветов, сумрачно, окна были занавешены… Королева Марго лежала на постели, до подбородка закрывшись одеялом, а рядом с нею, у стены, сидел в одной рубахе, с раскрытой грудью, скрипач-офицер, – на груди у него тоже был шрам, он лежал красной полосою от правого плеча к соску и был так ярок, что даже в сумраке я отчетливо видел его. Волосы офицера были смешно встрепаны, и впервые я видел улыбку на его печальном, изрубленном лице, – улыбался он странно. А его большие, женские глаза смотрели на Королеву так, как будто он только впервые разглядел красоту ее.

– Это мой друг, – сказала Королева Марго, не знаю – мне или ему.

– Чего ты так испугался? – услыхал я, точно издали, ее голос. – Поди сюда…

Когда я подошел, она обняла меня за шею голой, горячей рукою и сказала:

– Вырастешь – и ты будешь счастлив… Иди!

Я положил книгу на полку, взял другую и ушел, как во сне.

Что-то хрустнуло в сердце у меня. Конечно, я ни минуты не думал, что моя Королева любит, как все женщины, да и офицер не позволял думать так. Я видел перед собою его улыбку, – улыбался он радостно, как улыбается ребенок, неожиданно удивленный, его печальное лицо чудесно обновилось. Он должен был любить ее – разве можно ее не любить? И она тоже могла щедро одарить его любовью своей – он так чудесно играл, так задушевно умел читать стихи…

Но уже потому, что я должен был найти эти утешения, для меня ясно было, что не все хорошо, не все верно в моем отношении к тому, что я видел, и к самой Королеве Марго. Я чувствовал себя потерявшим что-то и прожил несколько дней в глубокой печали.

… Однажды я буйно и слепо наозорничал, и, когда пришел к даме за книжкой, она сказала мне очень строго:

– Однако ты отчаянный шалун, как я слышала! Не думала я этого…

Я не стерпел и начал рассказывать, как мне тошно жить, как тяжело слушать, когда о ней говорят плохо. Стоя против меня, положив руку на плечо мне, она сначала слушала мою речь внимательно, серьезно, но скоро засмеялась и оттолкнула меня тихонько.

– Довольно, я все это знаю – понимаешь? Знаю!

Потом взяла меня за обе руки и сказала очень ласково:

– Чем меньше ты будешь обращать внимания на все эти гадости, тем лучше для тебя… А руки ты плохо моешь…

Ну, этого она могла бы и не говорить; если б она чистила медь, мыла полы и стирала пеленки, и у нее руки были бы не лучше моих, я думаю.

– Умеет жить человек – на него злятся, ему завидуют; не умеет – его презирают, – задумчиво говорила она, обняв меня, привлекая к себе и с улыбкой глядя в глаза мои. – Ты меня любишь?

– Да.

– Очень?

– Да.

– А как?

– Не знаю.

– Спасибо, ты – славный! Я люблю, когда меня любят…

Она усмехнулась, хотела что-то сказать, но, вздохнув, долго молчала, не выпуская меня из рук своих.

– Ты чаще приходи ко мне; как можешь, так и приходи…

Я воспользовался этим и много получил доброго от нее. После обеда мои хозяева ложились спать, а я сбегал вниз и, если она была дома, сидел у нее по часу, даже больше.

– Читать нужно русские книги, нужно знать свою, русскую жизнь, – поучала она меня, втыкая ловкими розовыми пальцами шпильки в свои душистые волосы.

И, перечисляя имена русских писателей, спрашивала:

– Ты запомнишь?

Она часто говорила задумчиво и с легкой досадой:

– Тебе нужно учиться, учиться, а я все забываю об этом! Ах, боже мой…

Посидев у нее, я бежал наверх с новой книгой в руках и словно вымытый изнутри.

Я уже прочитал «Семейную хронику» Аксакова, славную русскую поэму «В лесах», удивительные «Записки охотника», несколько томиков Гребенки и Соллогуба, стихи Веневитинова, Одоевского, Тютчева. Эти книги вымыли мне душу, очистив ее от шелухи впечатлений нищей и горькой действительности; я почувствовал, что такое хорошая книга, и понял ее необходимость для меня. От этих книг в душе спокойно сложилась стойкая уверенность: я не один на земле и – не пропаду!

Приходила бабушка, я с восторгом рассказывал ей о Королеве Марго, – бабушка, вкусно понюхивая табачок, говорила уверенно:

– Ну, ну, вот и хорошо! Хороших-то людей много ведь, только поищи – найдешь!

И однажды предложила:

– Может, сходить к ней, сказать спасибо за тебя?

– Нет, не надо…

– Ну и не надо… Господи, Господи, хорошо-то все как! Жить я согласна – веки вечные!

Королеве Марго не удалось позаботиться о том, чтобы я учился, – на Троицу разыгралась противная история и едва не погубила меня.

Перейти на страницу:

Все книги серии Эксклюзив: Русская классика

Судьба человека. Донские рассказы
Судьба человека. Донские рассказы

В этой книге вы прочтете новеллу «Судьба человека» и «Донские рассказы». «Судьба человека» (1956–1957 гг.) – пронзительный рассказ о временах Великой Отечественной войны. Одно из первых произведений советской литературы, в котором война показана правдиво и наглядно. Плен, немецкие концлагеря, побег, возвращение на фронт, потеря близких, тяжелое послевоенное время, попытка найти родную душу, спастись от одиночества. Рассказ экранизировал Сергей Бондарчук, он же и исполнил в нем главную роль – фильм начинающего режиссера получил главный приз Московского кинофестиваля в 1959 году.«Донские рассказы» (1924–1926 гг.) – это сборник из шести рассказов, описывающих события Гражданской войны. Хотя местом действия остается Дон, с его особым колоритом и специфическим казачьим духом, очевидно, что события в этих новеллах могут быть спроецированы на всю Россию – война обнажает чувства, именно в такое кровавое время, когда стираются границы дозволенного, яснее становится, кто смог сохранить достоинство и остаться Человеком, а кто нет.

Михаил Александрович Шолохов

Советская классическая проза

Похожие книги

Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха
Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха

Вторая часть воспоминаний Тамары Петкевич «Жизнь – сапожок непарный» вышла под заголовком «На фоне звёзд и страха» и стала продолжением первой книги. Повествование охватывает годы после освобождения из лагеря. Всё, что осталось недоговорено: недописанные судьбы, незаконченные портреты, оборванные нити человеческих отношений, – получило своё завершение. Желанная свобода, которая грезилась в лагерном бараке, вернула право на нормальное существование и стала началом новой жизни, но не избавила ни от страшных призраков прошлого, ни от боли из-за невозможности вернуть то, что навсегда было отнято неволей. Книга увидела свет в 2008 году, спустя пятнадцать лет после публикации первой части, и выдержала ряд переизданий, была переведена на немецкий язык. По мотивам книги в Санкт-Петербурге был поставлен спектакль, Тамара Петкевич стала лауреатом нескольких литературных премий: «Крутая лестница», «Петрополь», премии Гоголя. Прочитав книгу, Татьяна Гердт сказала: «Я человек очень счастливый, мне Господь посылал всё время замечательных людей. Но потрясений человеческих у меня было в жизни два: Твардовский и Тамара Петкевич. Это не лагерная литература. Это литература русская. Это то, что даёт силы жить».В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

Тамара Владиславовна Петкевич

Классическая проза ХX века
Африканский дневник
Африканский дневник

«Цель этой книги дать несколько картинок из жизни и быта огромного африканского континента, которого жизнь я подслушивал из всего двух-трех пунктов; и, как мне кажется, – все же подслушал я кое-что. Пребывание в тихой арабской деревне, в Радесе мне было огромнейшим откровением, расширяющим горизонты; отсюда я мысленно путешествовал в недра Африки, в глубь столетий, слагавших ее современную жизнь; эту жизнь мы уже чувствуем, тысячи нитей связуют нас с Африкой. Будучи в 1911 году с женою в Тунисии и Египте, все время мы посвящали уразуменью картин, встававших перед нами; и, собственно говоря, эта книга не может быть названа «Путевыми заметками». Это – скорее «Африканский дневник». Вместе с тем эта книга естественно связана с другой моей книгою, изданной в России под названием «Офейра» и изданной в Берлине под названием «Путевые заметки». И тем не менее эта книга самостоятельна: тему «Африка» берет она шире, нежели «Путевые заметки». Как таковую самостоятельную книгу я предлагаю ее вниманию читателя…»

Андрей Белый , Николай Степанович Гумилев

Публицистика / Классическая проза ХX века