Детство в царском доме. Как растили наследников русского престола

Потом, когда суматоха несколько улеглась, Елизавета заметила наконец, что новообретенный наследник… несколько странный. Роста небольшого, щуплый, очень бледный, напряженно прямой, дергается, как марионетка, говорит громко и отрывисто, почти кричит — как глухой. В общем, странный. Но выбирать не приходилось, к тому же тетка-императрица понадеялась, что под родственной лаской и заботой сирота согреется и успокоится. Пока же следовало озаботиться его учебой и подготовкой к переходу в православие (русский государь никоим образом не мог быть лютеранином).

В присутствии императрицы Петра проэкзаменовали, и Елизавета (безграмотная Елизавета!) была поражена его невежеством. О России племянник не знал ничего, что и естественно — учили его совсем другим вещам.

Императрица назначила русским воспитателем Петра профессора петербургской Академии наук Якова Штелина. Русскому языку наследника обучал дипломат Исаак Веселовский, а в православии наставлял иеромонах Симон Тодорский.

Уже через год Петр вполне успешно переводил немецкие тексты на русский язык и способен был изъясняться по-русски, хотя ни тогда, ни потом вполне свободно языком своей матери не овладел. В дальнейшем он всегда, предпочитал ему смесь немецкого с французским.

Достаточно успешно — во всяком случае, с формальной стороны, — произошло и обращение в православие. Правда, почти по каждому догмату Петр вступал с отцом Симоном в бесконечные богословские прения, чем безмерно раздражал наставника, но к назначенному сроку все же заучил по-церковнославянски Символ веры и положенные молитвы. 7 ноября 1742 года в придворной церкви Летнего дворца Карл-Петер принял новое крещение и имя Петра Федоровича. «Герцог держал себя при этом довольно хорошо, — вспоминал Я. Я. Штелин. — Императрица была очень озабочена; показывала принцу, как и когда должно креститься, и управляла всем торжеством с величайшей набожностью. Она несколько раз целовала принца, проливала слезы, и с нею вместе все придворные кавалеры и дамы».

Несмотря на это, подлинно православным Петр Федорович так никогда и не стал. Взойдя на престол, он потребовал, чтобы из церквей были убраны все иконы, кроме образов Спасителя и Богоматери, чтобы облачения священнослужителей были заменены пасторскими сюртуками, а сами иереи обрили бороды.

Учивший Петра Штелин замечал у него цепкую и емкую память, интерес к форме предметов, увлечение всем военным — и с успехом использовал все это в уроках.

Русский воздух подействовал на Петра расслабляюще. Он стал показывать усталость во время слишком долгих и сухих занятий и часто просил заменить уроки по гуманитарным предметам чем-нибудь более для него интересным — геометрией, фортификацией или артиллерией.

Впрочем, он прошел курс русской истории (Штелин преподавал ее, используя коллекцию монет и медалей) — так что скоро мог без запинки перечислить всех русских государей от Рюрика до Петра I. Ознакомили его и с русской географией — посредством планов и описаний военный крепостей.

Знания появились, а чувств к новому местожительству не было. Петр так и остался немцем, скучавшим по родной Голштинии и равнодушным к стране, которой ему предстояло управлять.

Постепенно он действительно раскрепостился и оттаял — особенно когда его мрачный наставник Брюммер был отправлен обратно на родину. Теперь Петр держался даже чересчур непосредственно, почти разболтанно, был вечно весел и на немецкий лад шутлив: любил посадить застольного гостя в кремовый торт, подставить собеседнику ножку или ловким движением выбить блюдо из рук официанта — и долго и громко потом смеялся.

Он перестал дичиться окружающих и часто, проникшись внезапной симпатией к какому-нибудь офицеру, пажу или лакею, вступал с ним в долгий доверительный разговор, откровенно повествуя о всех своих делах и побуждениях.

Он дал наконец волю своей любви к музыке (благо, тетка Елизавета ее тоже любила) — и выучился играть на «скрипице», как уверяли современники, «довольно хорошо и бегло». Впоследствии Петр Федорович даже участвовал в концертах, играл с итальянскими музыкантами симфонии, отрывки из опер, и хотя порой фальшивил и пропускал трудные места в нотах — все равно его хвалили, и он считал, что играет вполне недурно.

Он смог наконец с головой погрузиться в подробности плац-парадной службы, до которой его столько времени не допускали. По его просьбе ему прислали из Киля военный отряд, с которым он занялся (наконец-то!) экзерцициями и маневрами в окрестностях Петербурга. Подлаживаясь под тон бравых голштинцев и разыгрывая роль «честного и храброго офицера», Петр Федорович заставлял себя пить вино и курить трубку (наивно полагая то и другое символами солдатской доблести). От трубки его тошнило; вино делало совершенно больным, но он мужественно терпел — старался «соответствовать».