Детство в царском доме. Как растили наследников русского престола

Ламсдорф полагал, что развить и направить к добродетели нравственные и духовные силы детей возможно лишь при уничтожении всякой самостоятельности. Он шел наперекор их желаниям, способностям и наклонностям. Мальчики не могли свободно и непринужденно общаться, играть, предаваться обычной детской резвости, так как на каждом шагу их останавливали, упрекали, читали мораль, наказывали и даже били. Стоило детям — а особенно Николаю — высказать какое-нибудь (даже самое невинное) желание: к примеру: открыть окна в карете, чтобы можно было высунуться наружу, как почти обязательно следовал запрет.

«Граф Ламсдорф умел вселить в нас одно чувство — страх, и такой страх и уверение в его всемогуществе, что лицо матушки было для нас второе в степени важности понятий. Сей порядок лишил нас совершенно счастия сыновнего доверия к родительнице, к которой допущаемы мы были редко одни, и то никогда иначе, как будто на приговор. Беспрестанная перемена окружающих лиц вселила в нас с младенчества привычку искать в них слабые стороны, дабы воспользоваться ими в смысле того, что по нашим желаниям нам нужно было, и должно признаться, что не без успеха.

Генерал-адъютант Ушаков был тот, которого мы более всех любили, ибо он с нами никогда сурово не обходился, тогда как граф Ламсдорф и другие, ему подражая, употребляли строгость с запальчивостию, которая отнимала у нас и чувство вины своей, оставляя одну досаду за грубое обращение, а часто и незаслуженное. Одним словом — страх и искание, как избегнуть от наказания, более всего занимали мой ум», — вспоминал позднее Николай.

Несмотря на все усилия наставников, «выбить» из Николая неугодные черты характера им так и не удалось. Чем сильнее было давление, тем резче сопротивление. Ему запрещали — он делал назло. Страницы журналов воспитателей пестрели записями о необузданности, вспыльчивости и нарочитой грубости Николая. Годы шли, а мальчик сохранял прежнюю «строптивость и стремительность характера», все ту же настойчивость и «желание следовать одной собственной своей воле».

В этом противостоянии воспитателю, идущему наперекор всем его наклонностям и способностям, у Николая выработался характер поистине стальной. О его силе воли ходили впоследствии легенды. «Твердость его напоминала мужей древности, украшавшихся сими качествами», — писал в своем дневнике камер-юнкер В. А. Муханов

Учебная программа мальчиков была довольно основательна. Русское письмо осваивали сначала, как и современные дети, выводя палочки и крючки. Потом совершенствовали почерк путем многократного копирования прописей с нравоучительными сентенциями («Не давши слова — крепись, а давши — держись», «Дети должны родителей любить и слушаться» и т. п.). Практические навыки закреплялись писанием писем и диктантов: «Когда состояние Царево все другие превосходит, всех силою и могуществом превышает, всех больше делает и умеет, и наконец все правление от него зависит, то необходимо должно, чтоб вящщею паче всех святостию и благочинием дом, персона и жизнь его были украшены. Ибо как купец одним аршином меряет все товары, так целое общество подобится жизни своего Государя». Мать приказала мальчикам вести свои личные дневники — заполнять их вечером перед сном. Предполагалось, что это приучит их к самоанализу, породит желание самосовершенствоваться. На практике же писание дневника почти сразу превратилось в докучную формальность, в скучную фиксацию событий. По внутренним побуждениям Николай стал вести дневник лишь много позднее — в 1822–1825 годах (может быть, имелись его дневники и за другие годы, но сохранились только эти).

В 1802 году дети стали брать уроки танцев у известного танцмейстер Лепика — сперва с неохотой, потом со все большим удовольствием. Музыку Николай поначалу тоже не любил: скучал, вертелся, шалил и дурачился; зато вскоре он сам пристрастился к духовному пению и позднее охотно пел с придворными певчими. По признанию Николая, ему еще совсем маленьким каждый раз хотелось плакать от пения церковных певчих, и только боязнь насмешек удерживала от того, чтобы дать волю чувствам.

В 1804 году им стали преподавать рисование, которое очень нравилось Николаю. Он любил раскрашивать рисунки, сделанные Ахвердовым или Ушаковым, а также рисовать самостоятельно — карандашом, пастелью и акварелью. Впоследствии он свободно рисовал с академических слепков, гравировал, компоновал батальные сценки и карикатуры; очень любил изображать военную форму. Впоследствии он иногда рисовал на полях официальных бумаг. Николай и Михаил учились академическому рисунку у И.А.Акимова и сменившего его в 1810 году В. К. Шебуева. Одно время мальчикам давал уроки О. Кипренский, а в гравировании — знаменитый гравер Н.Уткин.