Дева Баттермира

Число его сторонников отнюдь не ограничивалось бездельниками с Бонд-стрит. К огромной досаде Колриджа, которую он выразил в статье «Кесвикский самозванец III» от 31 декабря 1802 года, казалось, будто все поголовно прониклись симпатией к мошеннику. «С трудом верится, с каким упорством и яростью почти все слои общества Кесвика встают на его защиту…» В то же время и Мэри «везде и всюду стала предметом самой горячей симпатии». Таким образом, сложилась интригующая ситуация, в которой люди чувствительные и вполне законопослушные начали высказывать достаточно резкие суждения по поводу правоты и виновности, законности и незаконности, и в общем — «верхи» и «низы», казалось, в целом склонялись к тому, чтобы в этом деле поддержать обе стороны. Целомудренность и греховность в равной степени стали предметом всеобщего обсуждения.

Двадцать первого декабря, во время третьего судебного разбирательства на Боу-стрит, которое было куда многолюдней двух предыдущих, против Хэтфилда выдвинули дополнительное обвинение в том, что он «подписал и забыл оплатить еще один вексель».

На сей раз Хэтфилда конвоировали до здания суда под восторженные крики толпы сочувствующих, которые запрудили улицы города. К тому же часть его поклонников, дождавшись окончания судебного заседания, сопровождала его обратно до исправительной тюрьмы.

В этот же день, по возвращении, он встретился с Ньютоном, который уже ожидал его в камере.

Хэтфилд не проронил ни слова, пока с него снимали кандалы, и дождался, когда тюремщик, безучастно приняв из рук Ньютона несколько золотых монет, оставил их один на один.

— Неужели ты не догадывался, что все это сделал именно я?

Ньютон окинул взглядом довольно неплохо обставленную камеру, как человек, весьма довольный делом рук своих.

— Есть и другие.

Хэтфилд указал на стол, заваленный множеством различных безделушек, некоторые из них были сделаны из серебра, а кое-что из них и в самом деле имело определенную ценность.

— Ты всегда умел всеми правдами и неправдами завоевать себе популярность, Джон.

Хэтфилд так разнервничался, что его начало трясти. В этом крохотном пространстве запертой камеры он старался держаться от Ньютона как можно дальше. Он должен выстоять.

— Ты, верно, удивлен, отчего я здесь и отчего мне вздумалось так заботиться о тебе после всего, что ты сделал?

Хэтфилд склонил голову, точно бык, готовый броситься на обидчика, но так ничего и не произнес. Ньютон сделал пару шагов в его сторону, и этот крупный мужчина сразу же отступил, внезапно обнаружив, что теперь спина его упирается в стену.

— Ты предал меня, Джон. Дважды. Первый раз своей смехотворной женитьбой, которая, как я подозреваю, даже не считается законной, поскольку ты уже был к тому времени женат… а второй раз, когда ты с такой неблагодарностью по отношению ко мне скрыл этот факт от меня. В свою очередь я тоже предал тебя дважды. Первый раз в Кесвике, когда натравил на тебя Хардинга, а затем в Бриконе. Теперь мы квиты.

— Если не считать того, что ты свободен, а я — под стражей.

— Когда я услышал новость о твоей женитьбе на этой деревенской красавице, у меня тоже было ощущение, будто меня приговорили к заключению.

— Мой приговор, скорее всего, окончится петлей.

— Да, уж верно, твое преступление карается смертной казнью. Но маловероятно, чтобы суд вынес тебе смертный приговор посредством повешения.

— Мне бы твою уверенность!

— Я сделаю тебе такой подарок, Джон, если мы снова сможем стать друзьями, как прежде.

Еще один шаг вперед. Хэтфилд спиной прижался к стене, однако холодная каменная твердь не принесла ему никакого облегчения.

— Я могу оказать тебе огромную любезность, Джон. И ты знаешь, сколь успешно мы действовали вместе.

— Я мог… — Голос Хэтфилда сорвался на хрип.

— Ты ведь не скажешь им про меня, верно, Джон? — Еще шаг вперед. — А если ты скажешь… что они смогут доказать? Это ведь не я оказался банкротом, это не я сбежал, не явившись на судебное заседание, не я стал мошенником, и отнюдь не я франкировал свои и чужие письма, самым вероломным образом добивался кредитов, вторично женился, уже имея одну жену…

— Ты совершил нечто гораздо худшее. Гораздо худшее, нежели я. — Он выталкивал слова сквозь зубы одно за другим: сильный, развитый физически мужчина теперь стоял, вжимаясь спиной в стену, стараясь держаться подальше от бледнолицей фигуры в черном, и волосы Ньютона и даже глаза как нельзя более подходили такой единообразной черноте его одежды.

— Об этом знаешь только ты, Джон. — Он на секунду замолчал. — Но кто же тебе поверит?