Дева Баттермира

Ей вовсе не хотелось думать, будто она какая-то особенная. Она и мысли о том не допускала. Но уже одно то, что в свои годы она оставалась не замужем — это при ее-то красоте, — и в самом деле казалось удивительным. Все ее сверстницы уж давно сыграли свадьбы, а иные и в девичестве не слишком стремились сохранять целомудрие. Уж такие нравы водились в долине — грубые и низменные. Всякий раз, глядя на собственное тело, Мэри хорошо понимала, что это прекрасное сложение дано ей свыше не столько для работы на ферме, сколько для вынашивания ребенка. Да и чувственность, развившаяся с годами, подсказывала ей, что случись ей последовать примеру других девушек, ведших не самый строгий образ жизни, то и она бы могла украдкой предаваться плотским утехам. Ее подружки уж не раз намекали ей на это, всякий раз словно похваляясь перед ней. Однако шутки их были низки и вульгарны, и лишь усилием воли она заставляла себя смеяться вместе с ними, притворяясь, будто их слова и впрямь что-то значат для нее.

Она и понять-то их не могла.

Ей много раз повторяли, будто она вовсе не такая, как другие. Еще будучи девочкой двенадцати лет, ей приходилось слышать постоянные пересуды за своей спиной, и все же с чистосердечностью наивного ребенка она по-прежнему водила дружбу со своими сверстниками. Частенько Мэри первая затевала веселую игру. Повзрослев, она даже принимала участие в тех играх, что уж никак нельзя было назвать невинными. Да и какая же тут невинность, коль девушки играют в прятки с парнями. Одни укрываются в скирдах да на сеновалах, а другие их отыскивают, разгребая сено жадными руками и норовя ухватить визжащую жертву да покрепче прижать к груди. А те, что прячутся, и сами рады выдать себя малейшим движением, а после с озорными криками кидаются в разные стороны, да только стремглав убегать не торопятся — дают парням себя поймать и сорвать заветный поцелуй.

Мэри и самой нравились такие забавы. Она упивалась запахом свежескошенного сена, колким прикосновением стеблей к телу, любила съезжать по крутому склону омета, ощущать пылкие объятия крепких мужских рук. Богатство переживаний пьянило ее, разгоняло кровь, в этой простой игре крылись настоящие хитросплетения взаимных желаний и страстей. И все же, то ли повинуясь собственному инстинкту, то ли голосу свыше, Мэри никогда не позволяла себе заходить дальше этой шумной возни. Даже сама атмосфера всеобщей греховности не могла заставить ее отступить от собственных принципов. Ей нравилось оставаться неуловимой, и всякий раз она находила возможность скрыться, убежать или же просто отговориться некой важной причиной. И это только сильней распаляло всеобщее любопытство. Она обманывала надежды даже того, кого, как ей казалось, она все это время любила. При каждой встрече она остужала его пыл одним лишь строгим взглядом. Сейчас, вспоминая свое легкомысленное поведение, она испытывала жгучий стыд, пылающий точно неугасимые угольки, с которых ветром сдуло серый пепел забвения. В такие минуты щеки ее начинали рдеть, а настроение портилось до конца дня.

Но сейчас внешний мир как будто перестал существовать. Только камень, вода, ясная голубизна чистого неба и она — такая крохотная и беззащитная под этим исполинским небосводом. Тело все больше цепенело в объятьях холодной воды, и уже не думалось ни о чем, и сознание ее сосредоточилось лишь на крохотном островке собственного существования. Солнечные блики, падая на лицо, ласкали кожу, и все же они казались далекими, словно пришедшими из иного мира, в то время как тишина оберегала желанное уединение. Стараясь и вовсе не двигаться, Мэри закрыла глаза, наблюдая за алыми круговоротами крови в веках, пронизанных жаркими лучами. Точно большая птица, она парила, как ястреб, чайка или орел, которые, найдя высшую точку воздушного потока, начинают скользить по нему, подхватываемые ветром. И стороннему путнику кажется, будто ни одно движение не нарушает их покоя, а сами они — лишь крохотные картинки, написанные умелой рукой мастера на полотне небес.

Легкий бриз, пронесшийся над холмом, взъерошил густые заросли папоротника, выгибая листья, затем пробежал по глади маленького бассейна, покрыв поверхность легкой рябью… в лесу к одинокому лесорубу присоединилось еще несколько человек, и по окрестностям стал разноситься мерный перестук их стальных топоров, которые гулко били по древесной коре, и эти удары эхом разносились по всей долине…