Девяносто третий год

Ввиду этого таинственного сочетания благотворных и вредных явлений возникает извечный вопрос истории: «почему?», на что возможен только один ответ: «потому». Эти периодические катастрофы, приносящие с собой разрушение, но в то же время и оживляющие цивилизацию, неудобно рассматривать в подробностях. Порицать или хвалить людей за результаты – это почти то же, что порицать или хвалить цифры слагаемых за полученную в итоге сумму. То, что должно проходить, – проходит, то, что должно дуть, – дует. После бури небо снова проясняется. Истина и справедливость остаются поверх революции, подобно тому как звездное небо остается раскинутым над бурей.

XII

Таков был этот Конвент, этот укрепленный лагерь рода людского, против которого разом ополчились все поборники тьмы, этот сторожевой огонь, зажженный для освещения осажденных идей, этот громадный бивуак гениев, разбитый над пропастью. В истории невозможно найти ничего подобного этой группе людей, одновременно законодателей и черни, трибунала и улицы, ареопага и рынка, судей и подсудимых.

И теперь, по прошествии восьмидесяти лет, каждый раз, когда уму человека, кто бы он ни был, историк или философ, представляется Конвент, человек этот останавливается и размышляет. Да и невозможно не остановиться с полным вниманием пред этой громадной процессией теней.

XIII. Марат на сцене

На следующий день после свидания в кофейне Марат отправился в Конвент.

В числе членов Конвента был маркиз-якобинец Луи де Монто, который впоследствии подарил Конвенту стенные часы, украшенные бюстом Марата. В то время, когда Марат входил в зал, Шабо подошел к Монто и сказал ему: «Бывший».

– На каком основании ты называешь меня бывшим? – спросил Монто.

– Да разве ты не был маркизом?

– Никогда! Отец мой был солдатом, дед мой был ткачом.

– Ну, рассказывай нам сказки, Монто!

– Моя фамилия вовсе не Монто, а Марибон!

– Ну, Марибон так Марибон! Для меня все равно.

И он пробормотал сквозь зубы:

– Удивительно, как нынче все стали открещиваться от титула маркиза!

Марат остановился в левом проходе, глядя на Монто и Шабо. Каждый раз, когда Марат входил в Конвент, поднимался гул, напоминающий отдаленный шум моря; вблизи же его все молчало. Марат не обращал внимания на этот шум, презрительно относясь к «кваканью болота».

В полутьме нижних скамеек указывали друг другу на него пальцами Конпэ из Уаза, Прюнель, епископ Виллар[345], впоследствии ставший членом Французской Академии, Бутру[346], Пети, Плэшар, Боннэ[347], Тибодо[348], Вальдрюш.

– Гляди-ка – Марат!

– Он, значит, не болен?

– Конечно, болен, если он явился сюда в халате!

– Неужели в халате?

– Да конечно же!

– Чего только он себе не позволяет!

– В таком виде являться в палату!

– Отчего бы и нет? Если он мог явиться сюда, увенчанный лаврами, то может же он являться и в халате.

– Бронзовое лицо и зубы словно из начищенной меди.

– Халат-то, кажется, у него новый.

– Из чего он сделан?

– Из репса.

– Полосатого?

– Посмотри-ка на лацканы!

– Они, кажется, сделаны из тигровой шкуры.

– Нить, из горностая.

– Должно быть, не из настоящего.

– И на нем чулки.

– Это странно!

– И башмаки с пряжками.

– Серебряными!

– Ну, этого не простит ему Камбулас, носящий деревянные башмаки.

На других скамьях делали вид, будто не замечают Марата, и разговаривали на другие темы. Сантонакс обратился к Дюссо с вопросом:

– Слышали, Дюссо? Бывший граф Бриенн…

– Тот самый, который сидел в тюрьме с бывшим герцогом Вильруа? Я знавал их обоих. Ну, что ж?

– Они так перетрусили, что кланялись каждому тюремному сторожу и однажды отказались сыграть партию в пикет, потому что в поданной им колоде карт были короли и королевы.

– Знаю. Ну, так что ж?

– Их обоих вчера казнили.

– А вообще как они держали себя в тюрьме?

– Довольно униженно. Но зато на эшафоте они выказали немалое мужество.

– Да, да, – воскликнул Дюссо, – умирать легче, чем жить!

Барер читал только что полученное донесение из Вандеи. Из Морбигана девятьсот человек и несколько орудий отправились на выручку Нанта. Крестьяне угрожали Редону. Была произведена атака на Пенбеф. Перед Мендрэном крейсировала эскадра для того, чтобы помешать высадке. Начиная с Энгранда до Мора весь берег был уставлен роялистскими батареями. Три тысячи крестьян овладели Порником с возгласами: «Да здравствуют англичане!» Одно письмо Сантерра в Конвент, прочитанное Барером, оканчивалось следующими словами: «Семь тысяч крестьян атаковали Ванн. Мы отбили их нападение, и они оставили в руках наших четыре орудия»…

– А сколько пленных? – перебил чей-то голос.

Барер продолжал:

– Вот приписка к письму: «Пленных ни одного, потому что мы отказываемся их брать»[349].