Девяносто третий год

— А откуда держите путь?

— Из Парижа. Только я еду окольными дорогами.

— Еще бы! Большие дороги не безопасны. Впрочем, почта еще ходит.

— До, но только до Алансона. Туда я доехал в почтовой карете.

— А-а, скоро во Франции уже не будет почты! Не хватает лошадей. За лошадь в триста франков платят шестьсот, а к фуражу и не подступишься. Я сам прежде держал почту, а теперь приходится держать постоялый двор. Из 1313 прежних содержателей почтовых станции двести бросили это занятие. А что, гражданин, вы платили прогоны по новому тарифу?

— Да, начиная с первого мая.

— Значит, по двадцати су за милю в карете, по двенадцати — в кабриолете и по пяти — в телеге. А эту вы лошадь купили в Аланосе?

— Да, в Аланосе.

— И вы ехали на ней целый день?

— Да, с самого рассвета, равно как и вчера и третьего дня.

— Оно и видно. Вы проехали, значит, на Домфрон, Мортен и Авранш. Послушайтесь моего совета, гражданин, — отдохните. И лошадь ваша устала, да и вы, вероятно, не менее того.

— Лошади имеют право уставать, но люди этого права не имеют.

Хозяин снова уставился на путника и увидел перед собою лицо спокойное, серьезное и даже строгое, обрамленное седыми волосами. Затем он перевел взор на дорогу, на которой ни в ту ни в другую сторону не видно было ни души, и спросил:

— И вы решаетесь путешествовать совершенно один?

— Нет, у меня есть конвой: моя сабля и мои пистолеты!

Хозяин принес ведро воды и напоил лошадь, не переставая смотреть на приезжего и бормоча сквозь зубы:

— До чего он похож на священника!

— Вы говорите, что в Доле дерутся? — спросил всадник.

— Да. Вероятно, мы сейчас услышим выстрелы.

— Но кто же дерется?

— «Бывший» с «бывшим»; один «бывший» дерется за республику, а другой — за короля.

— Да ведь уже нет больше короля.

— Все равно: есть дофин. И любопытнее всего то, что оба «бывшие» — родня между собой.

Всадник внимательно слушал его. Трактирщик продолжал:

— Один молод, другой стар; племянник сражается против дяди. Дядя — роялист, племянник — республиканец; дядя начальствует над белыми, племянник — над синими. Ну, эти-то уж не пощадят друг друга, нет! Вот увидите! Это — борьба не на жизнь, а на смерть. Хотите ли знать, гражданин, какими любезностями они обмениваются? Прочтите-ка вот эту афишу; старик велел расклеить ее повсюду, на всех заборах, на всех деревьях и даже на моей двери.

Трактирщик поднес свой фонарь к листу бумаги, наклеенному на одной из створок дверей, и так как афиша была напечатана очень крупными буквами, то всадник, не слезая с коня, мог прочесть следующее:

«Маркиз Лантенак имеет честь уведомить племянника своего, господина виконта Говэна, что если ему, маркизу, удастся захватить господина виконта, то он с превеликим удовольствием велит его расстрелять».

— А вот и ответ, — продолжал трактирщик, оборачиваясь и освещая фонарем другую афишу, приклеенную рядом с первой, на другой створке двери. Путник прочел:

«Говэн предупреждает Лантенака, что если он Лантенака захватит, то велит его расстрелять».

— Вчера, — сказал трактирщик, — на мою дверь наклеили первую из этих афиш, а сегодня утром — вторую. Как видите, ответ не заставил себя долго ждать.

Путник вполголоса, как бы говоря сам с собою, произнес следующие слова, которые трактирщик расслышал, но которых не мог понять.

— Да, это уже не гражданская война; это — война семейная. Впрочем, оно так и лучше. Обновление народов может совершиться только этой ценой, — и затем, не спуская глаз со второй афиши, он поднес руку к шляпе и отдал ей честь.

— Видите ли, в чем дело, гражданин, — продолжал трактирщик. — Мы, жители городов и местечек, стоим за революцию, поселяне — против нее; другими словами, мы — французы, они — бретонцы. Это борьба горожан против мужиков. Они называют нас мещанами, мы их называем мужланами. Дворяне и попы стоят за них.

— Ну, однако же, не все, — проговорил всадник.

— Понятно, не все, гражданин; вот видите ли, — прибавил он, указывая на обе афиши, — виконт против маркиза. — И он пробормотал сквозь зубы: — И к тому же бьюсь об заклад, что я теперь беседую с бывшим попом.

— А на чьей же стороне пока успех? — спросил всадник.