Девять королев

И вот Гвинмэйл перед ним. Всего три года прошло после их последней встречи, а как он сдал: одряхлел, ссутулился, едва достает Грациллонию до плеча, потерял последние зубы. Хороший охотник был Гвинмэйл, но никому, видно, не поспеть за первым среди охотников — за временем. Ты только начинаешь приглядываться, а его лук уже нацелен. И стрела летит. И бьет без промаха.

— Так ты теперь на конюшне?

— Как видишь, сынок, как видишь. Не угнаться мне за оленем, да и с браконьером не сладить. Вот отец твой — добрая душа — не дал старику помереть с голоду. Я теперь у него в конюхах. В главных. Да оно и нетрудно это, быть главным, когда ты один и есть. Я мальчишку, подручного моего, не считаю.

Грациллоний с удовольствием вслушивался в звуки родного наречия, простого и бесхитростного. С отцом они говорили на латыни.

— И в лесу мне уж делать нечего, — к нему подошла собака, и он ласково потрепал ее за длинное ухо. — Проданы наши леса… Хорош песик, а? Бриндлу-то нашу помнишь? Ее щенок, из последних. Жаль только его, тоскует он без леса. На оленя бы хоть раз… Кровь у него охотничья.

Он мягким шлепком отогнал собаку и потянул Грациллония за руку:

— Проходи, проходи, молодой хозяин. Посмотри, кого мы с отцом тебе покажем. Джуна ожеребилась тем летом. Да каким красавцем! Коли уж он нас обманет и в клячу вырастет, то тогда, получается, я больших хвастунов сроду не видел, а я-то за жизнь повидал всякого!

В полумраке конюшни остро пахло лошадьми, подпревающим сеном и навозом. У Грациллония слегка закружилась голова. Он остановился поприветствовать трудягу-мерина и кобылу Джуну. Джуну он погладил по теплому шелковистому носу, и она узнала давнего приятеля и даже всхрапнула от удовольствия. Перед стойлом жеребца Грациллоний замер в восхищении. Увидев незнакомца, жеребец отпрянул от кормушки и насторожился; под лоснящейся шкурой его играла каждая жилка, подрагивал каждый мускул. Он был как огонь. Нет, как ураган во плоти и с кровью в тонких сиреневых венах. Прекрасный жеребец.

— Сама Эпона сочла бы за честь проехаться на нем, — с гордостью произнес Гвинмэйл. Все императорские рескрипты были ему нипочем — он оставался верен древним богам белгов.

— От кого он? — спросил Грациллоний.

— От производителя с племенной фермы Коммиуса, — ответил Марк.

— Неужели? Сенатора Коммиуса? Он, должно быть, содрал с тебя немало солидов.

— Это верно, но и я внакладе не останусь. Знаешь, сын, что я задумал? Я огорожу землю, которая у нас еще осталась, вырублю кустарник и устрою пастбище. Знающих людей в помощь всегда можно будет найти: тех же отставных кавалеристов из восточных провинций или их сыновей. Буду разводить коней. Чистокровных скакунов.

— И кто их у тебя купит?

— Армия. В Константинополе — я знаю из верных рук — в армии уже вводят азиатские седла. За такой кавалерией — будущее. Только катафрактарии смогут отогнать варваров от границ Империи. Раздавить их. До Британии это дойдет не скоро, но, по слухам, легионы в Галлии будут усилены именно кавалерией. Тут и пригодятся мои лошадки! К тому же, — Марк мрачно усмехнулся, — без быстрых коней и богачам не обойтись — вдруг набег варваров или мятеж? — Он замолчал, глядя в пустоту.

— Жеребца я оставлю на племя, — сказал он наконец и мягко тронул Грациллония за руку, — но лучший из его потомства будет твоим.

— Благодарю, отец. Только не знаю, когда… В общем, мы все обсудим.

Выйдя из конюшни, отец и сын направились к Римскому тракту. Войны в этих краях давно не было, колею не разбили тяжелыми повозками, и они не торопясь прогуливались по ровной дороге. К этому времени на поле появились пахари. Всего двое. Но Грациллония удивило не это. Он заметил, чем они пашут: допотопными деревянными сохами. Тяглом служили коровы. Грациллоний остановился.

— А где наши плуги?

— Проданы, как и многое другое, — ответил Марк. Грациллоний вспомнил удобные колесные плуги с острыми резцами, с железным отвалом, и гладких крутобоких быков, и исчезнувшую семейную мебель, и проданный лес…

— Но почему, отец, почему? — выкрикнул он с горечью.

— Земли у нас теперь не так много. Хорошие плуги нам теперь ни к чему.

— Ты продал… не только лес, но и… Ты продал землю?

— Ничего другого не оставалось. Налог на воду вырос в два раза. Тассиован разорился, Лаурентин принял яд, а Геннеллий сбежал и, говорят, скрывается в Лондинии, среди отребья.

— И кто купил наши земли?

— Коммиус. Кто же еще…

Ярость захлестнула Грациллония горячей волной. Коммиус… Этот проходимец, этот похабник. Льстец и лизоблюд. Кровосос. Коммиус, который купил — и это ни для кого не секрет — сенаторское звание, чтобы увильнуть от обязанностей декуриона; Коммиус, имеющий наглость утверждать, что он способствует улучшению нравов, воспитывая в народе любовь к высокому искусству, когда в его театре — и это тоже всем известно — ставятся самые похабные представления, повышающие, между прочим, доходы публичного дома, ему же и принадлежащего.