Девять возвращений [Повести и рассказы]

Она красивая? Нет. Обыкновенная. Только Николай говорил, что она красивая.

…Осколки стекла оставили глубокие рубцы на щеке и подбородке. Ей говорили — надо сделать пластическую операцию. Совсем несложную. А зачем?

Ей говорили — вы очень еще молодая. А зачем она «очень еще молодая»?

Только Николай имел право взять ее за руку и остановить среди берез. Но он уехал в последнем вагоне эшелона. Впрыгнул уже на ходу.

А потом это слово, от которого сделалось холодно на всю жизнь… Обручальное кольцо надо носить на левой руке.

Кольца никогда не было. Их единственным богатством считается ковер, тот самый, по которому она ходит уже не один год из утла в угол.

Трудным был День Победы.

Кончилось напряжение войны, которое держало в напряжении ее и других таких, как она. Кончилась последняя совсем маленькая, совсем ничтожная надежда, что Николай вернется. Пускай надежда почти без надежды, но она все-таки еще была. А вот теперь кончилась.

Она плакала, забившись головой в подушки. Она опять видела зимний застуженный вокзал, мешки с песком, синие маскировочные лампочки. Слышала стук сцепляемых вагонов.

Николай держит ее лицо в ладонях. Ладони пахнут оттаявшей шинелью. Она хочет к Николаю прижаться, но мешает автомат, который висит у него на груди. Он упирается ей в грудь. Он между ними.

«Эшелон! Восьмой эшелон отходит!» — кто-то кричит совсем близко над ухом.

Топот сапог, бряцанье котелков, скользкие лестницы, горячее дыхание бегущих и грохот, грохот пустых скамеек: скамейки попадают под ноги и их отбрасывают в сторону.

«Эшелон! Восьмой эшелон!..»

…Она плачет, забившись головой в подушки.

У соседей за стеной громко играет радио. Тогда тоже громко играло радио. Марши. Их начинали передавать с утра.

Марши… Марши… И она среди разбросанных на вокзале скамеек.

…К ней пришли из цеха подруги и увели на улицу к людям. Они знали, что надо увести на улицу к людям, чтобы она была в этот трудный для нее день среди людей.

Даша росла. С ней часто было непросто, в особенности в старших классах. Даше хотелось самой оценивать и понимать жизнь. Она в этом ей не препятствовала, но следила, чтобы вовремя помочь разобраться в том, в чем Даша еще не может правильно разобраться.

Когда она пытается понять не только свою жизнь, но и ее жизнь, жизнь матери. Что? Зачем? К чему?

Когда уже хочется молча с открытыми глазами лежать в темноте или, заупрямившись, отказываться идти в школу. Что? Зачем? К чему?

Была и любовь — первая, горькая, девчоночья. Любовь придуманная, о которой пишут на листках разочарованными книжными словами и прячут эти листки между страницами учебников.

В деньгах они не нуждались. После войны она заочно окончила институт, в котором когда-то училась с Николаем. Работала теперь старшим инженером в конструкторском бюро.

Даша росла. Иногда вдруг становилась порывистой, веселой, а иногда — задумчивой и грустной. Казалось, вся состояла из этих мятежных «вдруг»: к девочке постепенно приходила девушка.

Она это видела в дочери и понимала.

Обняв ее, гладила волосы — крупные витки, успокаивала, говорила с ней обо всем сложном, что в юности представляется сложным.

В воскресные дни увозила за город — к березам и солнцу. Здесь Даша становилась порывистой и веселой. Она и хотела видеть ее больше такой, чем задумчивой и грустной. Это было лучшее Дашино «вдруг».

Очень еще хотела, чтобы Даша поняла, что такое завод, не боялась его. Она верила, что он научит Дашу правильно оценивать и понимать жизнь, научит быть взрослой. И она привела ее на завод, на котором работала когда-то сама. Привела, точно в свою молодость.

Проспект Мира.

Они недавно переехали сюда в новый дом. Вместе с ними переехали старый ковер и старые расшатанные стулья. Это ее прошлое. Оно дорого и всегда с ней. Но Даша и все, что связано с Дашей, — любимо и дорого не меньше, чем собственное прошлое.

Тумбочка, которую Даша превратила в туалетный столик. Низкая тахта, на которой она разложила большие яркие подушки. Дашины туфли на высоких тонких каблуках, модные растопорщенные юбки, браслеты с бронзовыми монетками. Дашин смех, длинные и сбивчивые полушепотом разговоры по телефону, Дашины взволнованные руки у нее на плечах и слова: «Мама, как я счастлива!»

Виталий хочет говорить с ней о Даше.

А Даша ей давно шепнула: «Мама, мы хотим пожениться. И он к тебе придет. Только ты, пожалуйста, помоги ему как-нибудь про все это сказать».

Виталий заберет у нее Дашу. И они уйдут, уедут. Они должны начать свою жизнь где-то там на новом месте — дальневосточный энергогигант.

«Мама, но как же ты будешь одна… — шепчет ей Даша. — Я не хочу, чтобы ты осталась одна. Поедем со мной. Ты старший инженер. Тебе дадут работу».

Они сидели вдвоем у вечернего окна.

Шумели листья деревьев. На тонкой занавеске повисли огни уличных фонарей. Между огнями иногда вспыхивали голубые зарницы — их высекали из проводов троллейбусы. Шли, перекликались прохожие.

В такие вечерние часы Николай читал ей стихи, сидел верхом на стуле, а она лежала недалеко от Николая на ковре, подложив под голову ладонь, и слушала.