Девятая жизнь Луи Дракса

– Зато я знаю, – твердо произнесла Шарвийфор и со всей силы – отчаянно, поразительно сильно – ударила меня по щеке. Я и понять ничего не успел, когда она так же остервенело ударила меня по другой щеке. Я завопил от боли и злости, но обида сработала: я окончательно вернулся оттуда, где побывал. Дальше сработал инстинкт. Я стащил себя с кровати, и мы погнали. Легкие Луи не работали, но едва я надел на него кислородную маску и принялся ритмично давить на грудь, чтобы завести сердце и легкие, аппарат искусственного дыхания сделал свое дело. Я проверил пульс – он постепенно нормализовался. Из соседней палаты прибежали еще одна медсестра и санитар; внезапно в палате стало не протолкнуться.

– А где Натали? – наконец спросил я, приведя Луи в порядок. Я все время чувствовал ее присутствие где-то слева, а теперь она исчезла.

– О черт! – воскликнул Наварра, глянув на окна. Они были распахнуты настежь. В саду брезжил рассвет, над землею висел то ли туман, то ли дым. Натали испарилась.

– Догоните же ее, – сухо велела Люсиль. – Ее нужно поймать.

Шарвийфор уже тыкала в кнопки мобильника:

– Я вызову подкрепление, она далеко не уйдет.

Марсель Перес рыдал. Жаклин гладила его по плечу и успокаивала, как маленького. Но Марсель не утихал, не желал успокаиваться. Он всхлипывал, размазывая слезы по щекам. Когда он взглянул на меня – почему он на меня взглянул? – я увидел в его глазах чистую агонию. Как будто ему прострелили сердце в упор. Я отвернулся от его прямоты. Слишком фатально. Люсиль безмолвно, потрясенно сидела рядом с Луи, держала его за руку. И бабушка и внук были бледны, словно утренний туман.

Шарвийфор быстро оценила ситуацию. Натали постарается держаться подальше от дорог, и найти ее будет трудно – все окрестности заволокло дымом. Между тем рассвет разрастался лихорадочным маревом, перемешиваясь с клубами дыма, что катились вверх по холму к больнице. Мы решили разделиться. Шарвийфор поедет на машине в сторону деревни. Жорж пешком спустится с холма и будет искать вдоль трассы. А я – тоже пешком – поднимусь выше к кромке сосняка.

Когда мы выбежали на улицу, у больницы резко притормозила машина. Явился Воден. Он опустил стекло и окликнул Шарвийфор:

– Мне только что звонили из пожарной службы. Больницу эвакуируют. – Затем уставился на меня: – Какого черта ты тут делаешь?

– Потом объясню, – крикнул я и побежал.

Я то и дело спотыкался. Проселочная дорога, уводившая к лесу, была усыпана мелким камнем, гравием, сучками, корой, репейником. Дым затянул все вокруг, и знакомые ориентиры – каменная руина, лавандовая поляна, пилон – играли со мною в прятки. Неверный свет расщеплял пространство, передвигая предметы. А я все бежал и бежал. Земля и воздух постепенно смешивались, сливаясь в единую стихию. На мгновение мне показалось, будто впереди мелькнула человеческая тень, но исчезла, и я тут же усомнился, видел ли ее. Я жадно озирался, выглядывая Натали или хотя бы какой-то намек на то, что она здесь была. Внизу я видел Жоржа Наварру – он мчался к подножию холма, к оливковым рощам, к западу от трассы, но дым все прибывал, и я знал, что скоро мы друг друга потеряем.

Передо мною сгустились деревья. Я вообразил, как в глубине их прячется жар, разрастается, будто ядерный гриб. Пламени еще не видно, но вверху, над кронами, грязным дыханием леса метался дым, извергая смрад. И вдруг метрах в ста перед собой, на фоне деревьев я боковым зрением различил силуэт, что мелькнул и исчез. Кровь стучала в висках, я надсадно хрипел. На мгновение весь мир словно накренился.

– Натали! – завопил я. Легкие сжало спазмом, и я закашлялся. Перемешиваясь с черной пылью, на меня клубами пыхал дым. – Вернись!

Из-за деревьев снова показалась женская фигурка. Натали. Даже отсюда я видел рельеф ее испуганного лица, совершенный овал, словно вырезанный из белой бумаги, воплощение чудовищной невинности. Любовь, отвращение, ненависть, жалость тошнотой подкатили к горлу. То было мгновение вечности, шаткая доля секунды, когда преклонение обнимает тебя и тут же улетает, рассыпаясь на хаос, гнев, ненависть, ярость: желание раздавить и обнять, любить и уничтожить. Вот что делает с нами предательство. Сталкивает лбами веру и неверие. Показывает, как бессмысленна любовь, когда объект ее холоден и беспощаден, не более чем машина для выживания.

Она меня заметила. Повернулась. И побежала.

Меня еще вело от снотворного, дым застилал глаза, а я бежал, спотыкаясь, стараясь не упустить из виду ее светлое платье, что гигантской бабочкой порхало меж деревьев. Это существо более всего на свете я хотел теперь наказать, стереть в пыль, изничтожить. Да – и спасти. Спасти от нее самой, от огня, от моей собственной ярости. Дотянуться до нее, простить ее. Понять. Любой мужчина испытывал хоть однажды эту всеразрушающую тягу понять.