Девятный Спас

Тут луна, блеснув напоследок, совсем ушла за тучи, и на реку, на берег наползла черная-пречерная мгла, ничего не разглядеть. Небо гневно рокотнуло, сверкнуло зарницей.

Мир на миг вновь осветился, но только на пригорке никого уже не было. С первым же звуком грозы ведьма исчезла.

Митя, самый впечатлительный из всех, вскрикнул. Да и остальные заежились.

– Молитеся, – велел приятелям Алёшка и первый деловито закрестился. – Хуже нет приметы, ежели в новолетную ночь гроза застигнет, да еще в таком поганом месте. «Помилуй нас, Господи, помилуй нас, всякаго бо ответа недоумеюще, сию Ти молитву яко Владыце грешнии приносим: помилуй нас…»

– Гляньте! – прервал поповича Илейка, показывая на избу. Околцы там наполнились красноватым светом – будто у дома зажглись налитые кровью глаза. – Там она! Айда за мной!

И побежал вперед, к плотине. Митьша догнал сразу, не замешкал. Алёшке бороть страх было трудней, но стыд оказался сильнее. Наскоро добормотав спасительный псалом, рыжий кинулся следом.

Через вышнюю черноту прочертился золотой зигзаг, с треском расколовший небеса напополам, и в раскрывшиеся хляби вниз полило дождем. Вода теперь была повсюду: сверху, с боков, снизу – да шумная, озорная, бурливая.

Доски, что лежали над местом прудного стока, вблизи оказались довольно широкими и под мальчишескими легкими ногами не прогнулись, даже не заскрипели.

Малую толику времени спустя приятели уже прятались от ливня под стрехой. Тянулись на цыпочки, заглянуть в оконце. Так и застыли плечо к плечу, затаив дыханье.

Ничего крепко ужасного внутри они, по правде сказать, не увидели.

Красноватый свет был не бесовского происхождения, а обыкновенного, от лучины. Горница как горница: стол, вдоль стен лавки, в углу белым прямоугольником печь. Удивительно лишь, что ни сора на полу, ни пыли. Прибрано, чисто, хоть гостей принимай.

– А божницы-то нету, – шепнул приметливый Лёшка и прикусил язык, потому что из дальнего темного угла вышла Бабинька.

Села к столу, стала разворачивать холщовую тряпицу. В ней что-то сверкнуло.

– Мандракорень! – ахнул Лёшка. – Сейчас Царь-Девицей обернется!

Засопев, дворянский сын отодвинул соседа локтем – желал видеть чудесное превращение во всей доскональности.

Ильша шикнул, чтоб не шуршали – старуха опять забормотала, довольно громко.

– Суженый мой, любенький… Ты на меня пока што не гляди… Вот сейчас, сейчас…

И вынула из завертки кольцо!

– Ага, не верили! – пискнул Алёшка. – Злато кольцо! А Мандракорень она, видать, на пригорке вырыла!

Здесь всем троим пришлось нырнуть под окно, потому что Бабинька оборотилась. То ли была она всё же не вовсе глуха, то ли сквозняком дунуло. А может, просто на молнию, которая как раз шарахнула над самым прудом. Первым осторожненько выглянул Митя.

– Вышла!

Рядом сразу же высунулись еще две головы – белобрысая и рыжая.

В горнице никого не было. На столе, багряно поблескивая в неверном свете лучины, лежало кольцо. Вдруг Илейка, ни слова не говоря, отодвинул друзей, подтянулся, перелез через оконницу и оказался внутри. У остальных разом выдохнулось:

– Ты что?!

Но отчаянный Илья подкатился к столу, схватил кольцо и так же быстро вылез обратно. Хоть у Митьки с Лёшкой сердчишки колотились быстро, а навряд ли успели по двадцати разов стукнуть, вот как быстро управился смельчак.

– С ума ты сошел! – зашипел на него Алёша. – Она теперь знаешь чего с нами сделает? Клади обратно!

– Это ты с ума сошел. – Ильша разглядывал кольцо, попробовал на зуб. Золота он никогда в жизни в руках не держал, но слыхал, что так положено – зачем-то зубом кусать. – Она бы сейчас волшебно кольцо на палец вздела, всю окрест-пость-наскрозьность прозрела, а заодно и нас. Вот тогда бы нам доподлинно канюк.

– Поздно! Идет… – Митька вгляделся в сумрак, где что-то вроде посверкивало. – Ах! Царь-Девица!

Кто-то шел из сумрака: в длинном переливчатом платье, в высоком серебряном кокошнике. Тонкий голос протяжно напевал:

«Ай да ты, мой любенькай,

Ай да обетованнай,То не зорька красная,То твоя невестушка».

Царь-Девица? Нет, то была по-прежнему Бабинька, только зачем-то нацепившая старинный подвенечный наряд. Когда она вышла на свет, стало видно, что платье совсем истхое, заплата на заплате, а кокошник тусклый, почерневший от времени.

Перед столом ведьма остановилась. Завертела головой, высматривая кольцо. Попович тоскливо протянул:

– Ох, щас буде-е-ет…

Все трое изготовились к страшному. А только мало, надо бы крепче.

Поняв, что кольцо пропало, колдунья разинула рот с единственным зубом, запрокинула назад голову и издала такой страшный, такой протяжный вопль, что от невыносимого этого крика, полного нестерпимой муки, мальчишки тоже взвыли и кинулись наутек: Митька зажмурившись, Алёшка с истошным визгом, и даже храбрец Илейка заткнул уши, ибо невыносимый крик оттого таким и зовется, что его вынести никак нельзя.

Помчались под вспышками молний и хлесткими струями дождя вдоль берега, да через плотину, да на свою сторону.