Девятое имя Кардинены

Церковная утварь и книги в инкрустированных золотом, серебром и самоцветами переплетах, некогда бывшие идейным центром, скромно утеснились в один из дальних шкафов — то ли потому, что неоднократная смена властей пагубно сказалась на целостности коллекций, то ли из опасения, что будут реквизированы и эти остатки. Прочие стеллажи и витрины были укомплектованы по национальному признаку, воплощенному весьма своеобразно. Так, в шкафу с надписью «Немецкие ювелиры XYIII века» громоздилось отменное столовое серебро: широченные блюда, уполовники, двузубые вилки на целого печеного быка, пивные кружки на сажень двойного темного. Французы были представлены пасхальными яйцами местного отделения фирмы Фаберже: поделочные камни в серебряном и позолоченном ажуре. Самое крупное, из багряно-розового орлеца чистейшего тона, было открыто. Внутри сидел нахальный цыпляк в гагатовом черном цилиндре, явно подшофе, с неподражаемым мастерством бывый изваян из шелковисто-золотого селенита. Средневековое эркское ювелирное дело: пудовые серебряные пояса и наплечные ожерелья, какие в северных деревнях надевали по праздникам, чеканная и покрытая выпуклым литьем посуда для общинных пиршеств. Современное: чайные ложечки с чернью и эмалью и почему-то набор хирургического инструмента в подарочном исполнении.

— Простите, — обратилась Тэйни к дежурной по залу. — Мне бы главного хранителя музея.

— Хранительницу фондов. Это вы звонили? Она уже о вас предупреждена. Спускайтесь в подвал, она там холодное оружие досматривает.

Но Диамис Лаа, по значимости второе лицо в музее, занималась не вполне этим. Аршинный кинжалом в неизбежной серебряной обкладке она отрезывала ленточку от старой батистовой пеленки — обматывать шарик гигрометра.

— Тут у нас не один хладный металл, но и ризы с золотным и серебряным шитьем, и кованое кружево мотками, и робы парчовые с вотканной нитью, — распевным басом проговорила она. — Приходится следить за влажностью. Вот ты пришла с улицы, волосы в капельках. Что там, дождь или мокрый снег?

— Снег. Первый в этом году, — смущенно ответила Тэйни, обсушивая кудри носовым платком.

— Вот гигрометр сразу и бунтуется. Да ты садись, не робей очень-то. Своды здесь мощные, стены крепкие, всадить начинку практически невозможно, так что говори свободно. Ты секретарь дядюшки Лона, верно?

— Один из них. Вы извините, что я лезу по частному вопросу прямо к руководству — у меня в Эдине и знакомых почти не имеется. А хотелось бы показать специалисту вот этот мой силт, он, по-моему, очень древний.

— А. Вот, значит, кто донимал нашу Эррат проблемами упадка искусств в Динане и сиживал с Кергом под одной смоковницей. Что они отнеслись к тебе с опаской, понятно. Керг — опытная судейская крыса, ему подо все юридический и законнический фундамент подставляй. Эррат славна отнюдь не только дрыгоножеством: знаток и в поэзии, и в образном искусстве вообще, — но она для мирного времени хороша. Типичный культурный герой. Да и в заграницу ее не очень-то пускают без надзора, как и нас всех. Связи наши, считай, порваны. Я, конечно, тоже в краеведческие и этнографические экспедиции таскаюсь не по-прежнему, да и на конгрессы едешь с пудом гербовой и пропечатанной макулатуры, но мне, в отличие от Эррат, помпы не требуется. Не пустят добром — контрабандой проникну. И вот что тебе скажу. Всё у нас в целости и сохранности до последнего стратена. Но Братство здешнее в спячке. Разбудить, впустить кровь в жилы — не Кергово дело: он наш щит. И не Эррат. А я попробую. Знаешь, у меня двое сыновей… было. Может, поэтому мне легко тебе довериться. Ты — как дочь моя или невеста одного из них. Но учти: здешнее Братство двинется, если скажут слово в горах. Не в твоем английском землячестве, а в Лэне.

Бусина четырнадцатая. Адуляр

Молодые поселились в Эркском Подворье, самом модном ныне, аристократически-правительственном квартале: тихом, зеленом, деревянном. Домики, крытые гонтом и черепицей, были похожи друг на друга, как яйца от одной наседки — грех былых строителей, усугубившийся позже наличием в них казенной мебели, либо непроходимо стандартной, либо разнокалиберной: конфискованной.

Тэйни счастливо избежала рифов — благодаря своему вкусу и еще более житейской неприхотливости обоих супругов. Главным предметом меблировки был открытый стеллаж на всю стену с книгами, игрушками, цветами в горшках и тьмой изящных безделушек и сувениров, что им надарили на свадьбу. Немногочисленные ее платья и парадная форма Нойи висели в нише за шторкой из бамбука. Спать-есть-пить-заниматься любовью можно и на тюркский образец. Настелил ковров, накидал подушек, поставил пару низких столиков — и все дела!

Центром здешней жизни был роскошнейший крупногабаритный пылесос с водной фильтрацией. Блюди чистоту, коли ступаешь босой ногой на одном уровне с тарелками!

И еще была у них высокая напольная ваза, а над нею цветное фото Тэйни в полный рост: чуть картинная поза, черные кружева и осенняя листва вокруг, точно золотое свечение.