Девятое имя Кардинены

То же было с нею и во время суда на другой день. Вмешиваться и не могла, и не считала себя вправе. «Я магистр без власти. У меня свои счеты с ним, более незначительные, чем ваши. А притом — жена не имеет права свидетельствовать ни за, ни против мужа», — вот всё, чего смогли от нее добиться.

После предварительного обсуждения Керг поднял руку, требуя внимания к себе.

— Ина Кардинена, мы примем решение, отвечающее нашим законам. Но в вашем праве изменить его или наложить на него вето.

И снова она то слышала некие реплики, то начисто пропадал слух.

Денгиль на этот раз сидел — чуть ниже по месту их всех. Что ее поразило, — ни повышенных тонов, ни гнева, ни особых каких-то эмоций ни у кого. Полюбовный сговор. Боже, разве это взаправду? Взаправду.

Приговор записали. На всю жизнь отпечаталось: желтоватая бумага цвета слоновой кости, черные, готикой выведенные буквы. Вручили ей.

— Я верну его завтра с моей резолюцией и подписью, — сказала она тускло.

Среди ночи по ее слову к ней привели Денгиля. После суда при нем состояло уже двое, и вооруженных не одной крепостью своего тела… Когда они вышли, Танеида бросилась к нему на шею и разрыдалась впервые в жизни, тряся распавшейся высокой прической, кусая губы.

— Какая ты красавица, — сказал он с нежностью. — Ну что же ты? Ты ведь всех отважней. Успокойся.

Подождал, гладя ее по волосам.

— Утвердила, конечно.

— Да. Никто еще не знает, а уже не переделать.

— Ну что же, мы с тобой всегда думали заодно. Помнишь — Бог создал нас друг для друга и воплотил в каждом из нас судьбу другого. Не легены, даже не ты — я к этому концу привел вас сам. Быть отстраненным от дела, от власти, запертым в этом подземном раю — по-другому легены никогда бы не решили — и ласковая супруга иногда навещает пленника… Фу!

— Не утешай, — прервала она напряженным голосом. — Твои решения пожелания ровным счетом ничего для меня не значат. Ни твоя, ни их указка. Я говорила тебе, что Бог наложил на меня зарок: не делать того, к чему меня понуждают другие? Ни ты, ни легены, ни дьявол, ни с некоей поры и сам Бог. Все предопределено изнутри меня самой. Мной. Нет, нами самими: Кольцом и Тергатой. Предопределено тем, что Братство у меня единожды одолжилось. Что ты вошел ко мне. Что мы завязали игру, любовную и политическую. Что я изменила клятве, что побратим ревновал, а ты убил побратима. Что мы оба таковы, как мы есть, и равны сами себе: не умеем ни прощать, ни просить прощения ни у кого помимо Господа Бога, и самая сильная любовь этого не переменит. Не переменит и того, что не могу я взывать о пощаде для нас ради счастья и самой жизни своей.

— Жизни? — Денгиль провел рукой по ее лицу, стирая слезы. Пальцы сказали: ты прекрасна, сестра моя, ты вечно молода.

— Я уйду с тобой — как же иначе? После всего того, что я сотворила.

— Нет, — Денгиль качнул головой, убрал руку. — Видишь ли… нельзя тебе умирать в скорби. Уйти теперь — слишком легко для такой, как ты. Сдача без боя: а ты ведь воин по своей натуре, я всегда это тебе говорил. И виновной нельзя тебе уходить. Для подобных тебе смерть — не очищение. Не терзайся, что не была рядом со мной в моих трудах и на моих дорогах: это мы двое похожи, а пути наши были несходны изначала. Я ведь и не ревновал тебя ни к кому и ни к чему. Вот только дочка твоя — она не от меня. Я умру — и ты, какой сделал тебя и я, будешь тем единственным, что от меня останется на земле.

— Ты думаешь, я смогу ходить вдоль и поперек Динана, как ни в чем не бывало — смотреть в глаза Диамис, Карену… Нет. Дело не в самолюбии и не в вине: пусть они сочтут меня даже более жестокой, чем я есть — я выдержу. Но мой путь исчерпал себя одновременно с твоим.

— Тогда уходи на новый, неизведанный, — Денгиль отвернулся от нее, заходил по комнате. — Знаешь, на тот случай, когда человек, повязанный долгом, не может жить рядом с собой, у нас, людей Братства, существует такое обыкновение: отречься от имени, внешности, положения, связей — иначе говоря, начать с самого начала. И вернуться к себе, лишь когда путь в самом деле исполнен. Обещай мне сделать так!

— Обещаю. Только и ты возьми с меня слово. Тогда, когда для меня всё придет к концу, я уйду так точно, как ты. Приложу все силы к этому.

— Я беру с тебя это слово. Только живи.

Темнота. Тишина. Легкое, сухое тепло и зеленовато-золотой светляк ночника.

— Что с тобой сделают?

— Ты же читала формулу… этого документа. Или голову отрубят, или найдут — для вящей чести — поединщика, который так же несовместим с этим светом, как и я. Первое легче, второе веселей.

Вот уж он с его чернейшим юмором был, и точно, во всякий миг равен самому себе. Куда больше, чем она. Танеида усмехнулась этому — и вдруг его губы вобрали ее усмешку с такой сокрушающей жадностью и страстью, какой сроду не испытывали оба.

Когда под утро его увели, она уже знала, что будет делать. Мысли были холодные, четкие, какие-то замкнутые в мозгу и отстраненные от эмоций, будто снова наглоталась зомбийного напитка из его фляжки.