Девятое имя Кардинены

— Это меня Керт так прозвал. Его часть стояла под Ларго среди прочих, но они эросцы, народ независимый, у них свои особые счеты и со своим «ханом ханов», и с кэлангами. И у Нойи тоже. Он с лэнского севера, и люди дядюшки Эйтельреда что-то там пожгли и кое-кого поубивали у него на ферме, когда брали власть во времена его и моего детства.

— Керт меня, полумертвую, тащил из подземной камеры и отвозил в госпиталь, а потом и из госпиталя украл, когда понял, что мне там скверно, — прибавила она. — Первое, что я ощутила, когда пришла в себя по-настоящему, — это как колышется моя люлька меж двух иноходцев. Точно в давнюю старину, подъезжали всадники и всовывали в меня еду и питье. На привалах меня отвязывали и выпрастывали из пелен, Керт самолично разминал мне мышцы, массировал и разглаживал кожу. Кумысу в меня влили столько, что все внутренности подплыли.

— Потом меня стали привязывать уже к седлу одного из моих квадрипедантов. Потом… потом они открыли, что я и без веревок держусь на коне, да еще получше большинства из них. И стреляю, и работаю клинком. Выучка та же, что и у них, но более тщательная. Словом, к тому времени мы вполне освоились в лэнских горах и пережимали горло последышам Эйтельреда.

— Я понял. Это именно Кертсер был из народных бригад.

— И да, и нет. Как две буквы не вполне тождественны одной. Впрочем, вы опять проявляете излишнюю любознательность. В общем, кто мы ни есть, но мы предлагаем вам свои услуги, а далее дело ваше. Города брать нам пока не по зубам, но в горах работаем не хуже иных прочих. А то и получше.

— Что же, цель у нас одна.

— Не совсем. Ненависть — да, одинаковая. Но у моих в Лэне и Эро семьи, их надо кормить и обеспечивать на случай потери кормильца, а в смутное время это стоит весьма дорого. Мужчина живет с войны, сами понимаете.

— Наемники?

— Именно. Моим всадникам — десятая часть добытого, считая выкуп за военных пленников. Мне как комиссару и имаму в одном лице сверх того, что я сама беру из денежной и продуктовой десятины — все книги, как полководцу — лошадей и оружие по выбору.

(«Так вот оно что! У нее шпага в тросточке, рапира без гарды, — догадался Лон. — Хороши раззявы мои телохранители, нечего сказать. Или не посмели отнять?»)

— А сейчас что вы с меня возьмете за страну Лэн?

— По тарифу, естественно. В качестве аванса, пожалуй, сгодится старая усадьба отца моей матери в Ано-А. Если, разумеется, ваши народные патриоты там не слишком насвинячили. Должна я, по-вашему, вывезти семью из лесной деревни и устроить прилично или нет?

Лон Эгр поднялся, сказал холодно:

— Что же, я полагаю, мы примем ваши условия. В такой сложной обстановке, как лэнская, стоит иметь поддержку в лице… партизанских соединений, подобных вашему. Пока мы заключили с войсками старого правительства, оккупировавшими город Лэн и его окрестности, перемирие на полгода; вам придется тоже его соблюдать и по этому поводу не ввязываться в локальные стычки с бандами всех цветов и мастей. До конца лета, кстати, подлечитесь и устроите свои имущественные дела.

— Значит, открытия сезона ожидаем где-то в августе. Не самое удобное время для охоты в горах. Ладно, да будет со всеми нами Бог, что держит землю нерушимо!

— Вы верующая? — он приподнял бровь в подобии улыбки.

— Отчасти и в зависимости от ситуации. Вас это шокирует?

— Нет. Не сильно.

— Имеется в виду степень религиозности или само ее наличие?

Он смерил ее взглядом — и фыркнул, как мальчишка.

— Само наличие. Ох, Тати, я вас младенцем помню, а тут чистый конквистадор в юбке. Впрочем, они тоже — одной рукой крестились, а другой, несмотря на сие…

— Золото гребли. Ну-ну, я не обижаюсь. Только одно хочу добавить именно вам, кто моего отца знал как друга.

Она тоже встала.

— Представьте себе эту зловонную камеру с гнилой водой на полу, и мрак, и безнадежность. Ни одного человеческого лица. Потом госпиталь, где на полу рядом с тобой жрут, воют от боли, бредят, испражняются и внезапно застывают в последней судороге люди, ибо война не дает места ни приличной жизни, ни достойной смерти. И вдруг — широта земных равнин, и колыбель, в которой тебя убаюкивает, и вдали — горы. Мир, состоящий из бессмысленных обломков, обретает цвет и звук, гармонию и цельность. Знаете, как они молятся, мои муслимы и христиане? Аллах велит в условиях, приближенных к боевым, делиться на два отряда: один отрешается от земного, а другой стоит в оцеплении. Потом меняются. У нас, так сказать, в первой смене были воины Керта, во второй — Нойи. Подсмеивались друг над другом, кто на какой манер ничком валится, но без малейшего ехидства. Я обычно стояла в стороне. Как однажды Кертсер потянул меня за руку, обернул лицом к Мекке — сзади вечернее солнце проваливалось в щель между горных вершин, как в печь огненную, и стократ сияло в озерце перед нами, как в зеркале — и сказал: «Говори с кем умеешь, хоть с Аллахом, хоть с Христом, хоть с сайидой Мариам». Вот так…

Лон Эгр задумался, что-то выводя в записной книжке.