Девиация. Часть первая «Майя»

Гордого презрения хватило, чтобы приплестись домой. Затем пришла обида. Мало того, что я не пригоден зарабатывать деньги, не готов к созданию семьи, так ещё меня бросили – такого хорошего и правильного, который не позволял себе дотронуться лишний раз, который посвятил ей три общие тетрадки стихов. Недостойная, неверная Зина! Как и всё подлое женское племя!

Затем обиду сменила тоска. Вроде любви особой не было: то юношеское увлечение перегорело ещё до службы, а дальше привычка – вроде так надо. Однако стоило расстаться – зелёный сплин, как паучище, заплел душу изумрудной паутиной – не продохнуть.

Тоску сменила злость. На девушек смотреть не мог – опротивели! В книги зарылся, в историю. Если где в беллетристике встречал описание любовных сцен – нещадно перелистывал, терзая ни в чём не повинные страницы. Это отторжение ещё больше злобило: вспоминался мой увядший, насмешливый взгляд девушки, бессилие что-то изменить. Но самой противной мерзостью была просьба не встревать в ЕЁ ЛИЧНУЮ жизнь.

По прошествии нескольких недель злость истаяла. Сменилась холодным интересом докопаться до причин распада почти идеальных платонических отношений.

Я принялся копаться в доступной литературе, пытаясь разгадать «Формулу любви». По крупицам собирал факты то в «Легком дыхании» Бунина, где гимназистка Олечка Мещерская не устояла от прикосновений Малютина, то в «Ермаке» Федорова, где упоминались маленькие наложницы, греющие кровь старого хана Кучума. Неисчерпаемым кладезем запретных намёков, сюжетов и тем служили романы Достоевского. Затем был «Сатирикон» Петрония, опять же читанный-перечитанный «Декамерон» и, конечно, Шекспир. Однако наиболее плодотворно эта вечная, запретная, сладкая тема раскрывалась в древнегреческой мифологии, которая воссоздавала безнравственный мир богов и героев.

Собрав достаточно примеров, я обзавёлся общей тетрадкой в синей коленкоровой обложке, куда, вперемежку с сонетами Шекспира, стихами Данте и Петрарки, переписывал великие тайны любви. Заветной мечтой было прочитать «Лолиту» Набокова, о которой узнал из обличительной перестроечной статьи, но об этом оставалось лишь мечтать.

В свете добытых знаний сделал анализ хотений и поступков, построил графики роста и упадка отношений в зависимости от сделанного и сказанного, в результате чего получил неутешительный результат: основой мужской любви к женщине есть ЖЕЛАНИЕ ОБЛАДАТЬ ЕЮ. Не она сама, не её духовный мир (возможно во сто крат богаче и красочнее, чем чёрно-белый мужской мирок), а само желание.

Я понял, что было моей главной ошибкой: вознося сердечный трепет, который (о горе!) есть вторичным в выведенной Формуле, я не придавал значения основной составляющей. Я воспринимал женщин как объект поклонения, в результате чего оказался мальчиком-колокольчиком – как насмехался Юрка. Детский опыт не в счёт – там было любознательно-тактильное постижение мира, неомрачённое осознанием греха. На проблему взаимоотношения полов мы внимания тогда не обращали, не зная, что такая существует.

Она существовала. И отличалась от книжной. Под конец нашего века тургеневские девушки, к сожалению, перевелись. Возможно, они и существовали в единичных экземплярах, но и эти девушки, даже тургеневские, состояли из плоти и крови, хотели красивой жизни и всего, что предполагает человеческая плоть.

В поисках Золотой середины Юрка помог. Он всегда насмешливо относился к моему читательскому заточению, именуя библиофилом-любителем старых и толстых (книг – добавлял с ухмылкой).

Если в семнадцать, зачарованный недоступным Зининым профилем, я считал Юрку распутником, избегал обсуждать с ним Высокую и Чистую любовь к Единственной, то сейчас находил Пророком, который открывал Истины мироздания.

Поднаторевший в делах амурных и плотских, этот змей-искуситель, приближённый Эроса, рассказывал о похождениях и победах, живописуя расцвеченными примерами. Многие бессонные ночи провели мы в то одинокое лето за диспутами о тайнах девичьей промежности и наикратчайших путях её достижения.

Постепенно от теории перешли к практике. Юрка затянул в общежитие местного техникума, где я, в определённом опьянении, познал ласки безымянных гетер. Исследовательские экспедиции развеяли страхи о недостаточной упругости, порождённые отношениями с Зиной, но и здесь проявился всепроникающий дуализм мира. Ложкой дёгтя стали новые ощущения от зарождения жизни в густых зарослях лобковых волос. Так мальчик-колокольчик стал мужчиной.

Вкусив свободы, о новых романах уже не помышлял. Даже боялся: при всех умозаключениях и выведенных формулах, в душе тлела обида на женский род. К тому же перехотел уезжать из Городка и восстанавливаться в институте – как-нибудь потом. Дядька, разузнав о бестолковом племяннике, присоветовал устроиться в местную школу пионерским вожатым.