Девятьсот семнадцатый

— Солдатам не терпится помериться силами с офицерьем, — говорил Гончаренко.

— Сейчас привезли подарки от ревкома, — вторил ему Нефедов.

— А солдаты не берут, — говорят, не за подарки боремся.

— Молодцы ребята, не подкачали.

— Ну вот и решили. Полк на Тихорецкую, бригаду на Екатеринодар. Остальные останутся на Кавказской.

Едем эшелонами. Под городом сгружаемся. Вы нам даете бронепоезд?

— Да, — утвердительно кивнул головой матрос. — И санитарный поезд даем.

— Ну, все. Пообедают солдаты — и выступим.

— И я с вами, — заявил матрос.

— А теперь пошли в штаб главнокомандующего.

Во время обеда Маруся отозвала в сторону Гончаренко.

— Ухожу я, Вася.

— Куда? Чего не сидится?

— Трудно мне… Зачем?

— Куда уйдешь?

— В санитарки пойду. Пользу тоже принести хочется.

— Ну, прощай. Хорошее дело.

— Васенька, я к тебе буду заходить навещать. Можно?

— Заходи, пожалуйста!

— Поцелуй меня, милый, любимый, на прощанье поцелуй.

Гончаренко, махнув рукой, отошел в сторону. А Маруся, оставшись на месте, с укором посмотрела ему

вслед.

*

Сколько здесь было войска?

Армия хитрого Воронина, бесстрашного Ратамонова, и всякие военно-революционные отряды:

баталпашинцы, устьлабинцы, некрасовцы, пятихатковцы, отряд кубанцы, просто кубанцы, георгиевцы, просто

лабинцы, елизаветинцы, урюпинцы и многие еще — и пешие и конные.

А сколько разных начальников и каких начальников!

Черноусов, что сам зарубил потом сотню офицеров под Тихорецкой, матрос Борщов, который ни бога, ни

чорта не боялся и со своими двумя сотнями терцев расколотивший около двух тысяч алексеевцев, вешавший

каждый генеральский погон на хвост своего скакуна. Были здесь и начальники без войска, как черноморский

Тихомиров, утверждавший, что за ним идет тридцать тысяч и что только сидят они пока дома, так как о мелкие

дела не хотят руки пачкать.

Находились в революционной армии Северного Кавказа и такие начальники из офицеров, как Воронин —

казак, например, что одним глазом своим косил на совет, а другим на штаб добровольческой армии корниловцев

и алексеевцев.

И каждый начальник — царь и бог, и каждый воин отряда — свободный гражданин.

Тщетно старались присланные из центра товарищи спаять воедино всю эту вооруженную силу, тщетно

бились, помогая им, Нефедов, Васяткин и Гончаренко. Объединение в централизованную армию не клеилось.

В штабе главнокомандующего Ратамонова заседали перед выступлением. Были тут члены краевого

ревкома и все начальники отрядов. Говорил блондин, присланный из центра — товарищ Полноянов.

— Друзья, армия без единого руководства — каша.

— Каша, — поддакивал ему главнокомандующий Ратамонов, высокий сивоусый казак в черном бешмете.

— Братцы, мне подчиняйтесь. Что сказал штаб, то и делайте, того и бейте.

— Так-то оно так, да надо с солдатами посоветоваться, — цедил сквозь зубы бывший офицер Воронин,

красавец-казак в белоснежной черкеске. — Кого постановят товарищи-бойцы, того и бить будем. Мы —

выборные начальники.

— Раз кадет, офицер или другая мразь — бей и никаких приказов, — возражал матрос Борщов,

бородатый мужчина в морском бушлате.

— Верно, братишка! — и хлопал по плечу матроса Друй.

— Товарищи, — продолжал Полноянов, — надо сообща. По одному нас всех расколотят.

— Известно, расколотят, — безразлично поддакивал солдат Черноусов, хохол с лукавыми

подмигивающими глазами.

— Только какие там приказы? Не на позиции ведь. Идет, скажем, враг, крикнешь: — хлопцы, на коня. И

пошла рубка. Вот что дорого.

— Товарищи, это не по-военному, — доказывал Нефедов. — Так не воюют.

— Так разве ж эго война? — отвечал Борщов. — Это молодецкая забава.

— Как воевать без единой связи, разведки и охранения, — продолжал свое Нефедов. — Везде русские, —

так и своих переколотишь.

— Как переколотишь? — возражал Воронин, хитро улыбаясь. — У нас ведь красные банты и ленты, а у

них белые. Слепой отличит, где свои, а где чужие.

Сколько ни доказывал необходимость централизации Полноянов, успеха он не достиг. Так и решил итти

на противника вместе, а драться каждой части отдельно.

В заключение, когда разговоры окончились, поднялся молчаливый Тихомиров из Черноморья.

— Братцы, — сказал он, — хоть мой отряд и не выступит сейчас, но зато потом выступят, когда

неустойка будет. Деньги нужны, нужно раздать станичникам жалованье, а их тридцать тысяч человек.

— Но отряда-то нет, чего врешь, — возразили ему.

— Нет, так будет.

Но денег Тихомирову не дали.

*

Дороге, казалось, не было конца. Прихотливо извивалась она пыльной лентой между скал и обрывов,

пересекала горы, лезла в небо.

Уже целые сутки мчался автомобиль, фыркая гарью. Сергеев спешил. Азарт борьбы оттеснил в нем все

прежние чувства, и даже страстные ласки Баратовой не вызывали в нем прежней болезненной жажды.

“Вперед, туда, где все готово к восстанию, где штаб Добрармии и слава. Вперед, к победам”.

В двухместном дорожном “фиате” было временами свежо и тряско. Жалось к нему уже надоевшее