Девятьсот семнадцатый

— А давайте заявление, — предложил Пастухов. — Как бы рапорт напишем. Так, мол, и так. Желаем, чтобы пролетарская и крестьянская власть была… как сбросившие повязки с глаз — и подпишем. Это я составлю.

— А что будет потом?

— Да из города нам членские карточки большевиков дадут, и навещать нас будут и помогать.

— Слышь, буржуи гарнизованы, и мы давайте.

— Ну, что ж. Вреда не будет.

— Верно.

— Правильно, Васька. А у тебя карточка есть?

— Покажь.

— Вот на, смотри.

— «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — прочел одноглазый солдат. — Это что же значит: «Всех стран?»

— А это, кто работает, значит, и имеет мускулистые мозолистые руки и против капитала и помещиков. И за мир и за землю крестьянам.

— Важно сказано: «Про-ле-та-рия!»

Пока солдаты разглядывали партийный билет, сам Пастухов набрасывал на клочке бумаги огрызком карандаша заявление.

— Вот и готово. Слушайте, товарищи, — крикнул он, и, когда шум стих, начал читать:

ЗАЯВЛЕНИЕ

В партийный комитет

Мы, как осознавшие коммунизм, то есть против буржуев и помещиков и прочих приспешников меньшевиков и эсеров. Как мы желаем, чтобы земля принадлежала народу, и постоку поскоку, можно сказать, готовы грудью, как солдаты емпиралисткого строю, поплатиться кровью и жизнями вдов и сирот. И как хотим мы слободной советской власти и против войны, за диктатуру новой жизни рабочих и крестьян, просим принять нас в партию и просим помоги, поскоку землю отбираем у помещиков, что подписью и приложением печати удостоверяется.

— А печати-то и нет, — сокрушенно сказал одноглазый солдат.

— В волости поставят. Подписывайся ребята, и пошли.

Все присутствующие расписались на листке. Набралось десять подписей и один крестик за неграмотного.

— Может, еще кто подпишет?

— Очень слободно. Это я обделаю, — сказал Пастухов. — Завтра буду в городе, может, с собой кого привезу из главных.

— Так, значит, дорогие товарищи, расскажите крестьянам о нашем постановлении, — уже тоном приказа заявил Хомутов. — А как стада придут с поля, так и в набат.

* * *

Когда солдаты начали расходиться, Хомутов поймал за рукав Пастухова, отвел его в сторону и сказал:

— Слушай, друг. Просьбу к тебе имею.

— Говори, все для тебя.

— Будешь в городе, зайди в больницу… Там жена. Без меня заболела.

— Чем больна-то?

— Дурной болестью.

— Тоже жертва, друг, — сочувствую.

— Вот и скажи ей, — прошептал Хомутов, — скажи, мол, Тимоха приехал. Скажи, знает все и прощает, мол. Поправляется пусть.

— Не беспокойся. Лучшим манером обделаю. Давай пять.

Пастухов крепко пожал ему руку.

Когда все солдаты ушли и в комнате остались лишь одни Хомутовы, Павел подошел к брату и сказал ему, весело потирая свои здоровенные ладони:

— Не печалься, братан. Дела поправятся. А и кашу ж мы заварили! Любо-дорого. Наконец, настало времячко. Да-а-а. Отольются волкам овечьи слезки. А с помещиком Панским посчитаюсь я. Своими руками три шкуры сдеру.

Еще не померк в сиреневых тучах закат, еще не зажглись огни в избах, как над селом уныло и протяжно загудел звоном набат.

У церковной площади, где помещались волостное правление и сельская церковь, сразу же загустело крестьянским людом.

У наскоро сколоченной из нетесаных досок шаткой трибуны, похожей на маленькую каланчу, сбившись в кучу, стояла вся солдатская часть населения. Лица солдат выражали напряжение, точно они готовились к бою.

За полчаса до того как ударить в набат Хомутов вместе с Пастуховым наведались к председателю волостного комитета, старику Шибанову. Предложили ему встать на сторону солдат. Шибанов принялся отговаривать их.

— Голубчики, что же это? Что вы делать думаете? Кому на пользу? Мы, как социалисты-революционеры, не могим, потому, не на пользу. Бросьте. Пустая затея.

Но когда Пастухов вдруг резко заявил, что если Шибанов не хочет итти с ними, так, они и без него дело сделают, то старик раскричался, засыпал матершинными словами.

— Только попробуйте — так вашу… Всех в тюрьму посажу. А хрестьянство за вами не пойдет — большевистские шпионы проклятые!

Вот почему были пасмурны солдатские лица.

Гудящая, говорливая толпа все прибывала и прибывала. Скоро уже вся площадь у церкви из края в край затопилась народом.

— Начнем, что ли? — спросил одноглазой солдат у Хомутова.

— Давайте начнем!

Но в это время по толпе прошло движение. На свободное от людей место к трибуне вышло десять человек крестьян во главе со стариком Шибановым.

— Эсеры да кулаки с нами драться пришли, — шепнул Пастухов.

Степенный, в большой седой бороде, спадающей чуть не до пояса, старик Шибанов растолкал солдат и смело взошел на трибуну.