Девятые Звездные войны

Он смотрел на них, высоких могучих мужчин, ступавших словно тигры, игравших мускулами под красивой золотисто-волосатой кожей. Он смотрел, как из города прибывали светлокожие женщины, сильные, подстать мужчинам; они смеялись, украшали мужчин гирляндами из поздних цветов, угощали варновским вином. Чейну вспомнились едкий, пропыленный запах гирлянд и приятно ударяющее голову вино. Ни один землянин не мог выпить это вино и остаться на ногах. Ни один, кроме него, варновца по рождению.

_И они меня вышибли!_

Он вспорхнул над ними, исполненный гордости и презрения.

Я здесь. Вы не можете не впустить меня, вы можете схватить меня, вы не можете убить меня. Ибо я более велик теперь, чем все вы. Я вижу слабость ваших стальных тел, неуклюжесть ваших стальных кораблей. Я Свободный Странник и я уже сделал то, на что не способна ваша слабость.

Как плохо, что они не могли его видеть, не могли слышать его слов. Они продолжали пить вино, смеяться и целовать женщин, запрокидывать головы и прищуривать от солнца светлые кошачьи глаза. Прибывшие из города мужчины и юноши вынесли добычу из кораблей и уложили ее в длинные фургоны. Участники рейда взобрались в большие открытые автомашины и направились со своими женщинами в город, распевая песни.

Ты видел их, размышлял Чейн. Их слабость и их никчемность. Пора отправляться назад к звездам.

Но он не отправился; он задался вопросом: а можно ли Свободному Страннику плакать. Это был странный вопрос, поскольку он ни разу не думал плакать с тех пор, как помнил себя малышом в том доме, около базарной трубы, со злыми масками на горловинах водосточных труб. Звездные Волки не плачут.

Он приблизился к дому. Стоявшая рядом церквушка давно уже развалилась. Он подлетел к высокому окну дома и вспомнил, как его мать пыталась обставить мебелью огромную голую комнату по типу гостиной в Карнарвоне, и как мелко и бледно выглядела их обстановка в сравнении с безумной роскошью комнат его варнавских друзей детства. Священник Томас не взял бы под свою крышу ломаного стула их греховной добычи.

А теперь тут полно мебели. После смерти пришельцев с Земли здесь много лет жила одна из варновских семей. Сам Чейн тогда обитал в квартале холостяков, поскольку достиг возраста, позволяющего участвовать в рейдах кораблей. Квартал этот представлял собой длинный ряд зданий, похожих на казармы, и располагался на другой стороне базарной площади.

И они меня вышибли, потому что я убил в справедливой борьбе одного из них, и они могут помнить только то, что я не их крови.

Он чувствовал себя не Свободным Странником, а приведением.

Пора улетать...

Наступил вечер, и широкая базарная площадь засверкала огнями. Варновцы с кораблей и со всех частей города устремились сюда, заставив звенеть каменные стены. Люди смотрели на трофеи, сваленные в кучу в центре площади, говорили с участниками рейда, угощали их вином и слушали рассказы. В этом рейде командиром был Беркт, известный рассказчик. Чейн слушал его, покачиваясь от вечернего ветра. Слушал о том, как они нанесли удар по трем различным системам, вели боевые действия и ушли. Грудной тембр Беркта звенел, когда он говорил. Его желтые глаза блестели, вместе с Берктом кричали другие участники рейда, пившие вино и обнимавшие женщин. Награбленная добыча сверкала всеми цветами радуги. Чейн качался, словно пушинка на ветру, он был сейчас ненужной пустышкой, затерянной в море огней, выброшенной из горячей сутолоки жизни.

А у них кипела физическая жизнь. Они чувствовали биение пульса, острые, внутренние, болезненные переживания от страха и волнений, азарт боя, радость от физического господства над телом, разумом и кораблем, когда эти элементы становятся единым организмом, обеспечивающим выживание. Теперь эти люди были здесь, вдыхая вечерний ветер, наслаждаясь радостью побед. Они могли пить вино, держать золотистых женщин в своих объятьях; они могли смеяться и распевать варновские песни, которые заставляли их вспоминать другие далекие места и песни... Даже в Карнарвоне люди в лучшем положении, чем он. Они не Звездные Волки, но они тоже могут пить, смеяться, драться и дружественно пожимать руку чужого человека.

А он... он — ничто. Дымок, стерильность, он может вечно глазеть на чудеса, но не в состоянии ни потрогать их, ни воспользоваться ими; он — бесполезное приведение, собирающее никчемные знания, с которыми ничего нельзя достичь.

Ему вспомнился Хэлмер. Вспомнилось собственное тело — не столь великолепное, как у золотисто-волосатых братьев, но достаточно сильное, крепкое, резвое, а сейчас отброшенное прочь, словно изношенная перчатка на помойке. Вспомнилась Врея. Он чувствовал себя больным — каждой частичкой того, что составляло событие.

Больным и в страхе. Что могло случиться с его телом, пока он забавлялся среди звезд?