Девки

Парунькина артель теперь снимала квартиру у вдовы Устиньи Квашенкиной, дом которой стоял в проулке, за соседскими дворами. Далеко за полночь там буянила гармонь, визжали девки и разносились выкрики парней.

Всплеск голосов, заливая улицу, тревожил сельчан.

— Загуторила шайтанова родня! — говорили сельчане. — Чтобы сгинуть этой дьяволице.

«Дьяволицей» обзывали Устю, румяноликую, задорную и здоровую вдову. Мужа Усти в недавнюю пору утопили эсеры под Самарой. Оставшись бездетно одинокой, повела она канительную жизнь, привечая молодежь.

Парни не стеснялись, приносили из отцовских сусеков в котомочках под полой рожь, сдавали Усте и, смеясь, обращались к девкам:

— Все из-за вас вот дань плати! Кабы вы как следует были. И мы не расходовались бы на вдов.

Девки потупляли глаза, будто не слышали. Сдували с подолов сор от пряжи и о чем нибудь заговаривали.

Парунька два раза была на этой квартире и решила больше не ходить.

Первый раз, когда она сидела в углу и перешептывалась с Наташкой, парни залезли на печь и, громко разговаривая о ней, затевали что-то нехорошее.

Один из них сказал:

— Вы девки несознательные. Никакой нивелировке не поддаетесь. Вон Парунька беда как сознательна, стала совсем общественной, одна на всю ячейку. Исайя ликуй, со всеми ими, девушка, финтуй!

Парни засмеялись.

Парунька ушла.

В другой раз ей нужно было взять у девок бутылку из-под керосина. Парни накрыли ее шубой на темном дворе, повалили на солому и изорвали сарафан, но Паруньке удалось закричать, вышли девки с лампой, и парни разбежались.

После того Парунька к подругам ходить боялась. Удумав, что в деревне ей не житье, начала она учиться азбуке у Семеновой жены. Летом собиралась уйти в город, на фабрику.

После того как на селе узнали, что Парунька учится грамоте, мальчишки кричали ей в спину:

— Учи-тель-ша!

А бабы разводили руками, показывали пальцами, приговаривая:

— Дура, дура и есть. На кой шут ей грамота?

Однажды Парунька с бумагой и карандашом в рукаве возвращалась от Семена домой. Была ночь. Луна искрилась на сугробах. Заиндевевшие ветлы стояли спокойно. Мороз резал щеки и колол ноздри.

У сеней своих Парунька увидела дрожащую женскую фигуру — она с ревом бросилась Паруньке на грудь.

— Что ты, Наташка! — вскричала Парунька. — Даже сердце остановилось, как испугала!

Наташка продолжала голосить, не объясняя, в чем дело.

— Ну, говори, что ты... дуреха!

— Тяжела, — провыла Наташка в рукав.

— Как тяжела? От кого?

— Не знай...

— Да как же не знать? Любезничала с кем-нибудь? Помнишь?

— Ни с кем.

— Так не бывает, дуреха, чтобы без парня вдруг это приключилось

— Не бывает? — простодушно повторила Наташка, напрягая память. Но ничего не вспомнила и только повторила: — Лопни мои глазыньки, ну ни капельки не виновата. Нешто я дура, чтобы без твердого уговора что позволить... Парень подойдет, я дрожу вся, а про себя думаю, что мама говорила: «Ну, Наташка, крепись девка, ты — как стеклянная посуда, кто разобьет тебя, век не починишь». Нет, Паруня, меня ни один парень не проведет... И как это приключилось?

— А на Марьиной свадьбе?

Наташка перестала всхлипывать и полушепотом протянула:

— На Марьиной?

— Да. С кем хороводилась?

Наташка разинула рот и заголосила, захлебываясь:

— Во хмелю была. Память отшибло... Ой-ой-ой! И верно, со мной заигрывали. Сперва Яшка Полушкин в сени водил. А тут будто из виду пропал. А в глазах Игнатий мельтешил. Или во сне это я видала?

— Вот уж этого я, Наташка, знать не могу. Ты сама своей душе хозяйка.

Батюшки! — вскрикнула Наташка. — Да ведь на другой день Яшка хвалился у ребят, что я ему платок подарила. Может быть, он и уговорил меня на грех, окаянный?

— А может быть, и не он? — строго сказала Парунька. — Человека втянуть в беду больно просто.

— Может, и не он, — легко согласилась Наташка. — Как теперича быть? Головушка кругом идет. Мама меня убьет. Да и от добрых людей зазор... Куда мне деваться такой?..

— Мочить глаза тут нечего, Наталюха. Дуры мы, вот нас и околпачивают. Тише — идут. Посоветоваться надо с девками, дело сурьезное.

Парунька замотала вокруг шеи концы своей шали, полузакрыв лицо, и прибавила шепотом:

— Пойдем к девкам.

За двором, в сугробе, очень высоком, под яблонью, девки, наскоро окутанные шалями и шубами, окружили Наташку. Говорила Дунька — девка опытная, прошедшая через все этапы девичьих бед.

— Не горюй, Наталюха, это со всякой может случиться. И я у многих бабок была и кой-что узнала. Бывает, что линь помогает. [Линь — пресноводная рыба.] Возьми линя, распластай его надвое, кости его вынь и того линя приложи к животу, все он из тебя и выгонит...

— Ай, Дуська, какая ты глупая. Где я его, этого линя, достану? У нас в реках он не водится... Может, ворожба какая есть или заговоры?..

— Ворожба и заговоры в этом деле не помогают. У меня примеры есть.

Она стала рассказывать случаи из жизни знакомых вдов и девок, когда за ворожбу бабкам было заплачено дорого и все без толку.

— Говорят, зверевские девки чернила глотают, — сказала одна подруга.

— А я слышала — щелок пьют... Пей, Наташка, попробуй. Рвать тебя будет, а ты пей.