Девки

— И еще снадобье не надо было пить, — продолжала Парунька. — Разве это лекарство?

Сходили за квасом. Жадными глотками опорожнила Наташка кружку квасу. Потом сбросила с себя все, осталась в одной нижней рубашке. За окном слышались неприличные разговоры. Мать подошла к окошку, виновато проплакала:

— Христа ради, уйдите, робята... человек ведь умирает... Прикрой ее, Паруня.

Наташка сопротивлялась, бессильно ворочала ногами, била руками о стену.

— Бес во мне, Парунька? — спросила она тихо. — Мама верно говорит. Так и жалит, так и жалит меня внутри...

В глазах ее стоял испуг. Старуха перекрестилась, а Парунька громко сказала:

— Чепуха! Никак ему туда залезть нельзя... Кишка тонкая для этого дела.

— А он в печенку.

— И в печенке ему тесно... Спи...

— Говорят, толченое стекло от жару помогает, — сказала соседка, — стекло истолочь в ступе и с хлебом съесть. Как рукой все снимет...

— Уж какого только снадобья ей не давала, горюхе, — сказала мать-старуха. — Божье масло в рот лила, мыла с серой, нет, с души рвет, а толку нету... Видно, так богу надо.

В полночь, когда Парунька дремала на полу, вблизи подруги, Наташка вновь забеспокоилась.

Парунька открыла глаза. Наташа глядела на нее не мигаючи, лежа на боку. Одна рука висела, как плеть, касаясь пальцами пола, другая, щупая воздух, тянулась к подруге.

Паруньке стало страшно. Шепотом спросила:

— Чего тебе?!

Наташка молча жевала губами.

— Чего тебе, говорю? — повторила Парунька.

— Полез... в рот... в рот полез, — прохрипела та, стукая зубами.

— Кто полез?

— Бес...

Паруньку прохватила дрожь. Она вскочила и вывернула пламя скупонько горевшей лампы.

— Бабушка, — сказала Парунька жалобно, — мне страшно.

Парунька стояла у порога и тряслась... Старуха слезла с печи...

— Ну что ты? Хошь бы отмучилась скорее, и мне бы надсады меньше... За попом бы послать, да ни копейки денег нету...

Дочь пожевала губами и подняла над собою голые руки.

— Кваску, может, опять попьешь? — спросила мать.

Дочь покачала головой и стала искать подругу. Парунька, плача, подошла к ней. Наташка пыталась сказать что-то...

— Ни... не надо! — пропищала она.

— Чего не надо? — в ужасе спросила Парунька.

Клокотание вырвалось изо рта Наташки:

— Нии... не надо умирать... — прошептала она, вытянулась и уронила холодные руки...

Обе женщины упали подле Наташки.

Глава третья

Карп Лобанов покрыл двор свежей дранкой, починил баню и сени. [Дранка — тонкие, узенькие дощечки для покрытия кровель.] Федор ему помогал, угадывая: брат задумал делиться.

— Двум медведям в одной берлоге не ужиться, — говорил он.

Братья поделились. Федор уступил женатому брату дом, а себе взял горницу. По едокам разделили снедь и посуду. Скотину Федор всю оставил брату, за свою долю взял деньги, из расчета, что если корова понадобится — купит. Землю они решили пока обрабатывать сообща.

Все были убеждены, что Федор хочет жениться, и никто не знал, кроме Паруньки, на ком. Слухов было много, особенно волновались мамки невест. Они следили за каждым его шагом. Но Федор по-прежнему появлялся редко на посиделках и на гулянках и ни с одной девкой не сближался.

— Или городскую приведет, или учительницу, — решили бабы. — Беспременно с пучком али стриженную.

К учительницам Федор ходил, действительно, очень часто.

С весны он оборудовал себе пристанище в пустом сарае. Там было прохладно, рядом зеленели нивы, качались рябины, цвели подсолнухи. Вокруг сарая поднялся ковер цветов, распускалась малина, жужжали шмели и пчелы. В сарае Федор слал на охапке сена, читал. Посередине сарая стоял стол, над ним подвешена была лампа. Каждый свободный вечер в сарае собирались теперь приятели Федора: беднота, батраки, мужики, ищущие правильной жизни и любящие житейскую мудрость. Сельчане говорили про эти сборища:

— Неспроста керосин переводят, над чем-то умудряются... Новая экономическая политика им спать не дает.

Сюда приходил Санька-пастух, как только пригонял стадо. Он брал с собой в луга книгу и всегда за день прочитывал ее. Почти все книги Федора он перечитал и каждый раз сетовал на то, что в селе нет библиотеки... Он всегда сосредоточенно и серьезно слушал здесь, что говорят старшие... Приходил сюда Семен с женой. Заглядывал Матвей, который мечтал о том, чтобы мельницы и кузницы были общественными, и он мог бы заняться там механикой. Часто заходила Парунька. Собиралась и молодежь и старики.

Но самый главный посетитель этих сборищ и душа их был Анныч.

В начале революции Анныч был-председателем комбеда, боролся за упрочение Советской власти на селе, облагал местную буржуазию налогами, обыскивал амбары, добывал хлеб для города и армии, участвовал в подавлении эсеровских мятежей. Из всего актива тех грозовых лет на селе остался он один. «Тертый калач!» — говорили про него мужики.