Девочка-беда, или Как стать хорошей женщиной

– Знаешь, – Рик вытер губы салфеткой и поерзал на месте, – я уже упоминал об этом Лейси, но скажу и тебе тоже, Клей. Если ты или ваш отец хотите какой-либо помощи в подготовке к слушанию о досрочном освобождении, дайте мне знать. Я с удовольствием взгляну на ваши заявления от жертв преступления.

Лейси чуть не застонала. Ей казалось, Рик видит в этом возможность посягнуть не только на нее, но и на ее семью.

– Спасибо, – отозвался Клей. – Но и отец, и я уже отдали заявления адвокату. Мы ждем еще несколько заявлений от знакомых. Но главная проблема – это Копуша О’Нил, вот она. – Он слегка пнул Лейси под столом. – Может, ты повлияешь на нее, чтобы она работала побыстрее.

Лейси вздохнула, отодвинув тарелку к центру стола.

– Я пытаюсь, – призналась она, досадуя и на Рика, и на брата. – Но я… я просто никудышный писатель.

– Сомневаюсь, что качество письма имеет значение, – сказала Джина. Она поднялась на ноги и стала вытирать перемазанное лицо Рани бумажной салфеткой.

– Твое заявление – самое важное, детка, – добавил Клей. – Ты это знаешь.

– Может, ее заявление и не понадобится, если у вас будут другие, от сочувствующих людей, – сказал Рик.

Удивившись, Лейси посмотрела на него через стол и подумала, что видит сочувствие в его глазах. Может, он не так уж много делает, чтобы усилить ее физическое влечение к нему, но он, конечно же, пытается проложить путь к ее сердцу.

– Подмена действительного желаемым, Рик, – возразил Клей. – Наш адвокат сказала, мы можем и не вспоминать обо всех остальных, если у нас будет одно хорошее письмо от Лейси. Ее заявление является решающим.

Рик посмотрел ей прямо в глаза.

– Возможно, у тебя не получается написать его потому, что у тебя двойственное чувство по поводу человека, который раскаялся.

– У меня нет двойственных чувств, – твердо произнесла она, желая закончить этот разговор. – Я просто жалкий писатель. Может, я поработаю над этим сегодня вечером.

После того как Бобби и Рик ушли, Лейси пошла наверх и постучалась в закрытую дверь комнаты Маккензи.

– Войдите, – откликнудась девочка. Она, как обычно, сидела за компьютером, положив руки на клавиатуру.

Лейси прислонилась к дверному косяку.

– Я не умела печатать, пока не поступила в старшую школу, – сказала она.

– Мама научила меня, когда я была маленькой. – Пальчики Маккензи быстро постукивали по клавишам.

– Ты отлично провела время с Клеем и этой собакой, а?

– Это было весело. – Маккензи не отрывала глаз от экрана. Она не собиралась уступать Лейси. Энтузиазм, который она проявила за обедом, стал иссякать, когда ее единственным собеседником оказалась Лейси.

– Ну ладно, спокойной ночи. – Лейси быстро оставила попытку пообщаться. Она попятилась назад и, не зная, что еще сказать, добавила: – Не засиживайся допоздна.

Она закрыла дверь, представляя себе, как пальцы Маккензи летают над клавиатурой, набирая послание друзьям: Моя тюремщица только что велела мне не засиживаться допоздна. Она такая неудачница.

У себя в комнате она достала блокнот из ящика стола и села на кровать, подоткнув под себя подушки.

Я очень скучаю по своей матери

, написала она. Было ли это правдой? Она скучала по Анни О’Нил, которую она когда-то знала, но не по Анни, которая вела тайную постыдную жизнь. Ей следует сосредоточиться на образе матери, каким она его знала. До открытия. Она опять начала писать. Она была такой мамой, которая была другом для всех моих друзей. Все любили приходить ко мне домой. Она пекла хлеб и пела песни, и она была очень творческим художником. Она была добра со всеми. С матросами и рыбаками, с туристами и…

Что с ней не так? Почему она все время сбивается? Почему она не может написать это дурацкое заявление?

Она встала и достала альбом с фотографиями с книжной полки. Она открыла страницу с фотографией матери – миниатюрной копией той фотографии, что висела у нее в студии.

– Как ты могла? – спросила она шепотом. – Я думала, что ты такая удивительная. Мне нравилось, когда другие называли тебя Святая Анна. Как ты могла так поступать с папой? Как ты могла так поступать с нами? – Она взяла фотографию и разорвала ее из конца в конец, из стороны в сторону. А потом разорвала кусочки дальше. – Я не хочу быть такой, как ты, мама, – сказала она. – Я никогда не захочу быть такой, как ты.

Глава 29

Маккензи никак не могла быть его дочерью. Если у Бобби и были какие-то сомнения на этот счет, то они исчезли сейчас, когда она сидела рядом с ним в мастерской на террасе и пыталась срисовать собаку с фотографии в журнале. Талант к рисованию в его семье передавался так же стабильно, как и склонность к алкоголизму, а у этого ребенка не было абсолютно никакого таланта.