Девочка без имени

Вслед за Францем Руппертом[19], я тоже обнаруживаю в себе и своих клиентах этот душевный раскол, об этом также пишет в своей книге «Тело помнит все» американский писатель, профессор психиатрии

Бессель ван дер Колк. Более того, расщепление является сопутствующим травме психологическим процессом нарушения самоидентичности, про различные виды которого пойдет речь дальше.

Нарушенная идентичность

Идентичность можно определить как знание того, из каких разных частей состоит наша личность. Такое принятие разного себя необходимо, чтобы успешно продвигаться по жизни с ощущением собственной целостности. Идентичность – динамическая система, которая меняется со временем, обстоятельствами, даже сменой места жительства. Сумма знаний о себе как результат анализа собственного жизненного опыта концентрируется в виде ответов на вопросы: «Кто я?», «Какой я?»

Но отношение к этому знанию, принятие себя возникает благодаря соотнесению с системой социальных координат, нормами и ценностями той семьи и того общества, в котором живет человек. Когда во время травмы утрачивается основной ориентир (семья и ближайшее окружение), нарушается восприятие себя и собственной жизни. Оно приобретает неустойчивый и фрагментарный характер, в результате чего создается ощущение неадекватности.

Травма идентичности заставляет отречься от своего здорового «я», потому что человек переживает невыносимую боль, страх, ярость, стыд, что часто приводит к идентификации с агрессором или к искаженной идентичности. Поэтому положение детей из неблагополучных семей оказывается более выигрышным, чем у детей из домов ребенка, от которых отказались самые близкие люди: даже плохая реальность лучше, чем совсем ничего.

Депривация и фрустрация

Отдельно я хочу остановиться на различиях понятий депривация и

фрустрация, которые могут стать следствием травмы.

Мы привыкли считать травмой физическую угрозу для организма, однако травматичными могут стать события, вызывающие у человека разрыв представлений о себе и ситуации, в которой, как ему кажется, становится невозможным его существование: «Я так жить не могу» или «После этого мне жить нельзя». В основном это события, связанные с ощущением чувства униженности или с лишением «всех надежд» на будущее.

Я пережила сильнейшую фрустрацию в момент, когда в мои пять лет отец отказался поддержать меня и защитить от соседа-педофила. К тому времени моя уверенность в том, что я любимая папина дочка была непоколебима и абсолютна. И мама так часто говорила мне и окружающим, что приедет отец и убьет соседа или засадит в тюрьму, что я тоже в этом не сомневалась. Но приехал папа, мама ему все рассказала, а в ответ прилетело: «Ей было сказано, чтобы она не подходила к их двери! Если она такая дура, то ей ничем не поможешь, и никого я бить не буду и в милицию заявлять тоже не буду!»

В тот миг я лишилась ощущения «любимая папина дочка», и этот момент стал той шоковой травмой, до глубины которой я шла со своими психотерапевтами долгих двадцать лет.

Когда я переехала в Москву, то выбрала себе весьма уважаемого, опытного психотерапевта-мужчину. Через несколько месяцев вынуждена была расстаться с ним по причине, как я поняла только впоследствии, путаницы понятий фрустрации и депривации. Он решил, что я не переживала отцовскую любовь, и начал аргументированно меня убеждать в обратном, а я была сильно фрустрирована утратой ощущения, что я – любимая папина дочка. Да, любви ко мне не было и не могло быть, потому что психопаты не могут любить, но я верила маме и своему ощущению. И это разночтение в терапии я не выдержала. Если бы мой психотерапевт тогда не перепутал мои состояния, то мы могли бы сократить этот путь лет на десять.

Так как же отличить фрустрацию от депривации?