Девочка и олень

На другое утро во время физзарядки вожатый бегал вместе со всеми, словно был их сверстником. А потом встал в строй на левом фланге и приседал, наклонялся, махал руками. Проводила физзарядку Милана Григорьевна. Она неодобрительно относилась к затее напарника и старалась не смотреть в его сторону. А он улыбался, глядя на нее, подпрыгивал в свое удовольствие, радовался солнцу и шуму кипарисов. Он не был, как Милана, вожатым в строгом смысле этого слова. Его прислали в Артек со специальным заданием — организовать с ребятами пресс-центр, который бы подробно и весело освещал работу III Всесоюзного слета пионеров. Предложение ЦК комсомола совпало с его желанием отдохнуть у моря, переменить обстановку, подумать о своей жизни. Несколько лет назад он окончил ВГИК, сценарное отделение. Он считал работу кинодраматурга своим призванием, но писать ему было почему-то некогда. И он почти ничего не писал, за исключением статей для журналов «Советский экран» и «Искусство кино». Да еще ездил по стране с лекциями от Госфильмофонда, где состоял на должности штатного лектора. Возможность пожить с ребятами «а берегу Черного моря и, может быть, собрать материал для пьесы об Артеке вдохновила его. И он с легким сердцем шагнул из полутемных и прохладных коридоров и залов Госфильмофонда под яркое, ослепительное солнце. Уставший от журнальной суеты, он вдруг ожил здесь и обнаружил в себе нерастраченные запасы мальчишеской энергии и озорства. Роль артековца ему больше нравилась, чем роль вожатого, и Милана Григорьевна никак не могла его перевоспитать.

Перед отъездом в Артек Надя попросила маму отрезать ей косы, и теперь у нее была новая прическа и она сама себе казалась немножко незнакомой, чужой. Волосы опускались прямыми прядями на плечи, оставляя открытым ровный прямоугольник лица. Надя сидела на гладком, нагретом солнцем валуне и рисовала море. Марат Антонович, проходя мимо, залюбовался осанкой девочки. Мама Нади была балериной, она не давала дочери горбиться ни за обеденным столом, ни над блокнотом. «Спинку! Спинку!» — требовала она, ласково похлопывая ладошкой по худеньким лопаткам. И Надя научилась «держать спинку», даже когда блокнот лежал на коленях. Вожатый заглянул через плечо. Ему почудилось, что девочка не «проводит линии, а послушно следует рукой и взглядом за фломастером.

— Ты рисуешь или балуешься? — спросил Марат Антонович.

Девочка встрепенулась, подняла голову, откинула свободной рукой волосы, и он увидел челочку, разделенную неровным пробором, и темные спокойные глаза.

— Рисую.

— Хочешь рисовать в пресс-центре для газеты?

— Хочу.

— Тогда я тебе дам задание, вроде небольшого экзамена. Согласна? — И он доброжелательно улыбнулся.

Впрочем, сказать по отношению к нему «улыбнулся» — значит ничего не отметить в облике этого человека. Доброжелательное и в меру ироническое отношение ко всему делало его удивительно приятным в общении с людьми. Лицо Марата было создано для улыбки. Если серьезными становились глаза — смеялся рот. Когда приобретали сухое и строгое выражение губы — начинали смеяться глаза. Ему приходилось делать усилие, чтобы избавиться от своей почти детской несерьезности.

Он на мгновение закрыл лицо руками, и тотчас явственно обозначилась строгая складка на лбу, сделавшая его сразу и старше и значительней. Он хотел на минуту сосредоточиться и придумать задание. Но Надя сказала:

— Я привезла с собой папку с рисунками.

Руки вожатого, медленно скользившие по лицу, резко упали.

— Очень хорошо, — обрадовался он, — пойдем посмотрим.

Когда Надя развязала огромную папку, Марат вспомнил ее рисунки. Года два назад он видел их в журнале «Молодость». Может быть, рисунки были и не совсем те самые, но очень похожие по манере. Легкие, изящные, озорные линии. Длинноногие и длиннорукие мальчишки и девчонки стремительно появлялись, пропадали, едва коснувшись земли. Люди, звери, куклы смеялись, прыгали, кружились, то и дело меняли наряды, прятались, притворялись, до упаду плясали.

Он поднял голову от рисунков и посмотрел на девочку более внимательно.

— Как тебя зовут?

— Надя.

— Надя Рощина?

— Да.

— Вот видишь, оказывается, я тебя знаю, — обрадовался он. — Твои рисунки были напечатаны в журнале «Молодость». О тебе писал Лев Красин. Да?

Надя кивнула.

— Я помню даже твой ответ на его вопрос о любимых художниках. Ты ответила, что любишь Серова, Врубеля, Куинджи.

— И Репина, — добавила Надя. И повторила: — И Репина.

Это было два с половиной года назад.

…Главный редактор журнала «Молодость» встретил Рощиных с молчаливым любопытством.

— Ну, — сказал он Наде и ее отцу, — что вы нам принесли? Давайте смотреть…