Девочка из Морбакки: Записки ребенка. Дневник Сельмы Оттилии Ловисы Лагерлёф

Не будь я твердо убеждена, то, пожалуй, нипочем бы не поверила, потому что профессор Сетерберг такой маленький, худой и совсем некрасивый. Глаза у него всегда красные, воспаленные, лицо землистое, и от носа ко рту тянутся глубокие складки. Вид у него всегда нездоровый и печальный, а на мой взгляд, поэт-скальд должен быть горделивым, красивым и блистательным, как Гёте, когда он катается по Майну на коньках с таким видом, будто он самый аристократичный человек на свете.

Здесь, на гимнастике, профессор говорит только об искривлениях позвоночника и негнущихся суставах. А мне бы очень хотелось, чтобы он немножко поговорил о поэзии. Я ведь не знаю, случится ли мне когда-нибудь еще увидеть настоящего скальда.

Несколько дней назад я в полном одиночестве стояла у окна гимнастического зала и смотрела вниз на кладбище, как вдруг подошел профессор Сетерберг и стал рядом. Я было подумала, он хочет о чем-то меня спросить, но он просто стоял и смотрел на улицу, будто и не замечая меня.

Поскольку же он стоял так близко и никто нас не слышал, я не могла не попытаться немножко поговорить с ним о другом, не об искривлениях позвоночника. Придвинулась чуть ближе, а потом сказала громко и отчетливо, как только могла, потому что, оробев от собственной безрассудной смелости, едва сумела произнести:

— Писать стихи интересно?

Профессор Сетерберг вздрогнул и обернулся ко мне.

— Простите? — сказал он. — Вы что-то спросили, Сельма?

Наверно, решил, что ослышался. Должно быть, раньше не случалось, чтобы кто-нибудь из пациентов спрашивал его о стихах.

Пришлось мне повторить вопрос. Я до того стушевалась, что с удовольствием убежала бы, но все же сказала:

— Писать стихи интересно?

— Да, интересно, — отвечал профессор Сетерберг с таким видом, будто счел меня весьма дерзкой. Но уже в следующую секунду он улыбнулся: — Однако выпрямлять позвоночники и делать негнущиеся суставы подвижными не менее интересно.

Как замечательно сказано. Он ни капельки не похож на Гёте, но при этих словах выглядел как подлинный скальд.

Продолжать разговор он намерения не имел, отвернулся от меня и ушел к себе.

Прекрасный ответ, но мне кажется, он не прав. Умей я писать стихи, я бы никогда, никогда, никогда не занималась ничем другим.

Среда 12 февраля

В полдень, когда возвращаюсь с гимнастики, я не спешу так, как утром, мне кажется, теперь у меня есть время проведать кой-кого из давних морбаккских знакомцев.

Поэтому я обхожу церковь с южной стороны, сворачиваю в глубь кладбища, разыскиваю высокий памятник, украшенный рельефным изображением красивой старой дамы по имени Анна Мария Ленгрен.

В тот миг, когда я читаю имя на надгробном камне, я снова дома, в Морбакке. Мы сидим в зале вокруг лампы: папенька в своей качалке, Элин Лаурелль — в другой качалке, маменька и тетушка — каждая в своем уголке дивана, между ними — Герда, а мы с Анной — на стульях.

Все усердно рукодельничают, кроме папеньки, который просто тихонько качается, и меня, сидящей со стихами г-жи Ленгрен в руке и громко читающей:

Боги шумною гурьбоюРазвлеклись в лото игрою,Хладный вечер коротали,

Греясь возле очага.

И мне чудится, что нам, сидящим вокруг лампы в Морбакке, так же уютно, как богам на Олимпе, и я делаю небольшой реверанс перед старой дамой на надгробии и благодарю ее за все радостные минуты, какие она нам подарила.

Затем я перехожу на другую сторону кладбища и вскоре стою подле надгробия, похожего на первое, только имя на нем другое: Карл Микаэль Бельман.[38]

Надо сказать, у этого памятника меня охватывает совершенно особенное настроение. Я вижу папеньку, сидящего за старым фортепиано, и нас, детей, сгрудившихся вокруг него, мы такие маленькие и такие счастливые, поем, и все так замечательно:

А ну-ка, Мовиц, папаша,обувку надевай,бери свою валторну да веселей играй! «Уже иду, мамаша».Топай в такт ногою и дуй сильней,

брыжи расправь-ка,пнем стоять не смей!

Тоже замечательно, но совсем по-иному. Размышляя о г-же Ленгрен, я просто радуюсь, а думая о Бельмане, печалюсь и робею, слезы набегают на глаза, сама не знаю почему.

Пятая неделя

Четверг 20 февраля, вечер

В спальне

По английскому было столько трудных уроков, что целую неделю у меня руки до дневника не доходили. Но сегодня я непременно должна написать, потому что встретила девушку, которую попробую взять себе образцом для подражания, чтобы стать по-настоящему приятной молодой особой.

Тетя и дядя ушли в театр, и перед уходом тетя сказала, что если у меня есть какая-нибудь работа, то я могу посидеть в спальне. И здесь, понятно, куда уютнее, ведь и стол побольше и лампа получше, чем в детской.