— Ты в порядке, — констатировал он. — Хочешь сейчас пойти к себе наверх?
Я внимательно посмотрела в его голубые глаза и в очередной раз отметила проницательность и отзывчивость этого человека: он понял, что мне будет плохо в одиночестве, и своим вопросом предлагал остаться до прихода Эльзы. Представив себя в комнате, которая мне только что приснилась, вспомнив кровавые кляксы на полу, красные следы в ванной от моих босых ступней, я неуютно поежилась, и мне стало не по себе.
— Я не хочу сейчас домой, — честно призналась я, — не хочу оставаться наедине со своими демонами до прихода Эльзы.
— Знаю, — кивнул он, и внезапно сменив тон, добавил: — Что-то я проголодался.
— Давай поедим пиццы! — тут же поддержала я его, желая отвлечься от ночного кошмара.
Он опять прошелся ладонью по затылку, почесывая волосы, и, едва заметно кивнув, направился к выходу.
Пицца оказалась вкусной и горячей — от её аромата у меня проснулся зверский аппетит, и я тут же смела кусок, не заботясь, что обо мне подумает Макс. Правда мой голод нисколько его не смутил, и он лишь усмехнулся, подкладывая на мою тарелку еще один кусок.
— Я все равно ем быстрее.
— Между прочим я свой кусок съела первая, — констатировала я.
— Это потому что я тебе дал фору. Второй раунд выиграю я, — подтрунил он и откусил большой кусок от новой порции.
— Так не честно, — возмутилась я и начала наверстывать упущенное, поглощая пиццу.
Пока я пыталась прожевать еду, Хакер, склонив голову на бок, усмехнулся и произнес:
— Ты сейчас похожа на хомяка.
Я хотела в очередной раз возмутиться, но все что я могла сейчас сделать, это зло посмотреть на своего соперника, сдвинув брови.
— Да, определенно, злой толстощекий хомяк, — констатировал он и заглотил остаток пиццы, выигрывая тем самым поединок.
Я была возмущена! Но говорить что-либо с набитым ртом было некрасиво.
— Если я хомяк, то тогда ты питон! — наконец прожевав, парировала я и облегченно вздохнула, считая свою месть завершенной.
— Ничего не имею против, — пожал он плечами и приступил к третьему куску.
— Салфетки… — поискав глазам, произнесла я.
— Забыл принести, может в ящике стола есть, — кивнул Макс и выдвинул длинный, размером с весь журнальный столик, ящик.
Первое, что бросилось в глаза, — это деревянная плоская коробка из темного дерева, чем-то напоминавшая шахматную доску, только гораздо больше. Она была удивительно красивой, с тонкой резьбой ручной работы.
— Это нарды, — пояснил Макс.
— Ты умеешь играть в нарды? — удивилась я, но тут же поняла, что задала глупый вопрос.
Макс воевал, скорее всего в Афганистане, а нарды как раз родом с Древнего Востока. Начисто вытерев руки, я осторожно прошлась пальцами по резьбе, любуясь изысканным восточным арабеском.
— Один пуштун научил, — задумавшись сказал он, а потом немного усмехнувшись добавил: — Хитер был шельма.
— Такая красивая работа, — продолжила я, все еще рассматривая тонкое переплетение узора на крышке.
— Подарок.
— Очень изысканный подарок. Наверное стоит целое состояние.
Макс кивнул, но промолчал.
— Тебе пуштун их подарил?
— Нет, того, кто мне их подарил, уже нет в живых, — спокойно ответил Макс, а мне стало неудобно, что я своими простыми вопросами разбередила старые раны.
— Близких людей тяжело терять… сочувствую… — все-таки произнесла я, пытаясь поддержать парня.
Он на это ничего не ответил и посмотрел на меня — его взгляд был серьезным, проникающим в сознание своей глубиной и какой-то нераскрытой истиной, ведомой только ему. Наконец, он едва заметно кивнул, соглашаясь со мной, и перевел взгляд на гитару, лежавшую в кресле.
Взяв инструмент в руки, Макс прошелся по струнам и, заполняя комнату мелодичными звуками, тихо заиграл.
Музыка была печальной, словно говорила об утрате, она пронизывала тревожной неопределенностью, как неясное будущее за очередным жизненным поворотом, и от этого на душе становилось тоскливо. Но неожиданно в эти смутные эмоции умелые пальцы гитариста вплели жизнеутверждающие нотки. Их было совсем немного, но они как маленькие ростки, пробивались сквозь толщу минорных беспокойных волн, давая ощущение надежды. Макс опустил глаза и запел.
Его голос звучал тихо, но с каждым тактом становился все увереннее, в унисон набирающей объем и тональность музыке.