Девочка, которая любила Ницше, или как философствовать вагиной

— Сама туда pizduj, — на удивление вежливо огрызается чучело. — Тебе нужен хороший трах. Возможно даже групповой. Садо-мазо. Во все дырки. Прежде чем подохнуть, отдай жизни все.

— Старый сводник.

— Разложу я тебя на столе, И раздвину руками колени, Прикоснусь голым huyem к pizde, Я морально готовлюсь к измене…

— Похоже на пошлые стишки озабоченного супруга. И что дальше?

— Мы разве не супруги? — удивляется скоморох. — Мы — андрогин — первичный и шарообразный. Вот этим я ebu тебя когда хочу.

— Ты — опредметченная структура сознания.

— Blya, ohuyevayu от твоих матерных заворотов! А ты вообще — Hispan-hiwey-havalik-havakwit-palmimith! Pizda с ушами.

— Больно! Это же не влагалище!

— А это и не палец! — смеется. Продолжает двигаться. Боль утихает. Да и разве может сравниться боль в растянутом анусе с тем, что и болью-то трудно назвать. Мучительная беспричинная невозможность… — Иногда мне нравится, когда ты во время yebli делаешь пи-пи. Сегодня как раз такой случай.

— Настроение не романтичное, — злорадно отрезаю.

— Что чувствует женщина, когда ее ebut в жопу?

— То же самое, что и мужчина. Чувство глубокого удовлетворения.

— Сделаем его еще глубже… Вот так… blyad', ты не всасываешь?! Здесь держись и прижимай колени, прижимай…

Чем-то обозлен. Раздражен и груб. Не yebyet, а насилует. Врубается в попу. Извращение. Он не может быть груб, все, что в нем, лишь проекция, зеркало. Ноэма, предметно-смысловой коррелят впечатления, феномена, удара черной молнии, по Прусту… Марсель здесь чересчур сдержан — удар молнии, ха! Huj в жопу — вот что такое впечатление. А ведь он знал в этом толк, тоскуя по Альберту, но выводя на бумаге — Альбертина, Альбертина, Альбертина! Внезапный выход за рамки мертвой обыденности, привычных схем, ритуалов. Дефлорация ануса. Еще одна потеря невинности…

Вот о чем сожаление, тоска, почти что слезы — об утраченной невинности. Редкий случай, когда ноэза обретает однозначно физиологическую привязку, когда совершается таинство отражения первородного греха — срывание плода познания, надрыв складки, чтобы принять, вобрать эрегированное орудие освоения нового мира, взамен утраченного рая. А ведь есть еще оральный, анальный пути — последние островки ушедшей под воду атлантиды невинности, которые с не меньшей легкостью отдаются во власть фаллоса.

Сколько девочек в эту секунду в первый раз отдаются любовникам? С желанием, страхом, равнодушием, презрением, обожанием, нетерпением, послушно раздвигают ноги, стыдливо сжимают колени, плачут, кричат, тяжело дышат, приподнимаются, помогая стянуть с себя трусики, хватаются слабыми пальчиками за последнюю преграду, вскрикивают от боли, терпеливо морщатся, безразлично прислушиваются к движению той штуки во влагалище, заполняются липкими выбросами, брезгливо стирают сперму с живота и промежности, сидят на корточках в ванне, смывая кровь и семя, то ли радуясь, то ли приходя в себя от физиологичности так называемой любви.

Исход из рая продолжается, вот в чем открытие! Нет никакой библейской хронологии, это столь же глупо, как интересоваться днем рождения Зевса. Все свершается только здесь, только сейчас. Мир творится в каждый квант времени своего существования, а вместе с ним — мистерия утерянного эдема.

Если бы девочки и мальчики не срывали каждую секунду запретный плод с древа познания, поддаваясь искушеню змия, что выпирает из штанов, желая выплюнуть, оплодотворить наивных ев порциями белого яда, окропить свое тело девственной кровью, то что бы случилось с мирозданием?

— Ты не спишь?

Натягиваю простыню.

— Никогда не сплю.

Танька опускается в кресло. В руках — бутылка. Принюхиваюсь.

— Я читала где-то о таких случаях. Но ученые говорят, что эти люди все равно спят. Только не замечают.

— Ох уж эти ученые… Спят, но не замечают, что спят. Живут, но не замечают, что живут. Любят, но на самом деле хотят свиной хрящик.

Танька прикладывается к горлышку. Прислушивается к внутренним ощущениям.

— Спиваешься? Устроили тут, понимаешь, клуб одиноких сердец сержанта Пеппера…

— Разве такое возможно — любить, а на самом деле — просто быть голодной?

— Дай хлебнуть.

Вода. Обычная вода, по недоразумению налитая в бутылку из-под «Laphroaig».

— С этого не опьянеешь.

Танька ежится:

— Мне холодно… Пусти под одеяло.

— Вон там плед. В кресле посидишь.

Послушно укутывается.

— Мне так страшно, — признается. Достает еще одну бутылку, булькает. Гду она их прячет? — Иногда проснусь ночью, лежу и думаю — что от меня в этом мире останется? Дурацкие картины? Глупые стишки? Кто их будет смотреть и читать, если они уже сейчас никому не нужны…

Льстить не хочется. Успокаивать — тоже. Никогда не умела совершать ожидаемых дружеских тело- и душедвижений.