Девочка-лед

Мои всхлипы затихают не сразу… Дрожу. Температура в полуподвальном помещении итак на порядок ниже, а с открытым окном и вовсе стремительно падает. Нужно вставать, но я по-прежнему лежу на полу. Пустая оболочка…

Зловещую тишину нарушает лишь вода, капающая из крана. Промозглый сквозняк противно лижет полуобнаженное тело.

Холод. Кромешная тьма. Я так боялась ее в детстве… Все время хотелось спать при свете. Мне казалось, что существует какой-то потусторонний мир. Привидения или злые духи. А баба Маша, слушая глупости, сказанные мною, всегда повторяла лишь одну фразу: «Бояться нужно не мертвых, Ляль, бояться нужно живых».

Права ты, ба. Так и есть…

Странно, но я вдруг думаю о Роме. Вспоминаю отравленные ядом слова, брошенные Вероникой в запале.

Спор? Игрушка? Чего же ты тогда так испугалась, Ника?

Вспоминаю Его горящие глаза. Горячий шепот у виска. Мягкие губы на своей коже. Его руки, с трепетом сжимающие меня в пылком объятии. «Моя девочка-лед» — сказанное непроизвольно, в порыве отчаяния. «Хочу, чтобы ты доверяла мне».

И ведь Он звонил мне. Искал…

Нет, Вероника, это гораздо больше, чем то, о чем ты говорила…

Иначе, Он бы не оставил тебя.

Иначе, ты бы не устроила все это…

Глава 58

РОМАН

Хочется разбить его к чертям. Этот дурацкий телефон. Монотонные гудки начинают неистово бесить. Вот какого лешего она трубку не берет?

Долбаный Князев! Не надо было вообще отпускать ее с ним!

Бросаю быстрый взгляд на часы. Двадцать минут прошло, а ее все нет. Оба, я так понимаю, испытывают мое терпение.

Зло толкаю дверь кабинета и выхожу в коридор. Направляюсь в сторону зала.

Найду — не знаю, что с ней сделаю. Но сначала пусть целует. Ввиду последних новостей подгорает невыносимо. Вот же кретин!

Вспоминаю всю ту пошлятину, которую нес в ее сторону на протяжении двух с половиной лет и, к собственному удивлению, ощущаю самый настоящий стыд.

Не все еще потеряно для твоей душонки может?

Если б знал, что Лисица — такое сокровище, не вел бы себя как полный олух! Давно зажал бы ее в темном коридоре и научил всему, что умею. Рехнуться можно! Никто кроме меня ее не целовал. Мысли теперь крутятся только на эту тему.

Я резко притормаживаю.

— Где она? — спрашиваю громко.

Князев стоит у стеклянной стены, спиной ко мне. Не пойму, чем занят. Не то разглядывает школьный двор, не то на свое отражение пялится. Павлин недоделанный.

— Оглох, что ли? Лисицына где? — повторяю, с трудом сохраняя спокойствие.

— Ушла, — равнодушно бросает он через плечо.

— Куда? — нетерпеливо тяну из него слова будто клещами.

— Отвали…

— Слушай, мне вытрясти, что ли, это из тебя? — иду по направлению к нему, доставая руки из карманов брюк.

— Она не будет с тобой, понял? — заявляет мне ни с того, ни с сего.

— Будет, но с тобой это обсуждать я точно не намерен, — останавливаюсь в шаге от него.

— Думаешь, ее бабло твое заинтересует? — щурится Данила, хмыкая. — Так она не из таких. Не надейся!

— Своего бабла у меня пока не так уж много. Харизма, обаяние и настойчивость, Князев.

— Тоже мне неотразимый нашелся, — кривится, поджимая губы.

— Заметь, не мои слова, — улыбаюсь нагло. — Ладно, хватит лирики, дятел, Алена моя где?

— Не твоя она еще, — выплевывает, раздувая ноздри как носорог.

— Еще как моя! — заявляю решительно.

— Да твоя самоуверенность, Беркутов, просто зашкаливает, — смеется он. — Аж до блевоты!

— Просто в отличие от тебя, я умею здраво оценивать свои силы.

— Ты переоцениваешь скорее…

— У нас с Лисицей все серьезно, чтоб ты понимал. Так что не вздумай больше соваться к ней с этой своей дурацкой рафаэллой. Иначе засуну ее тебе в глотку вместе с коробкой.

— Два года травил ее, а теперь вдруг проснулся! «Моя Алена», — кривляется он, будто ему не семнадцать, а пять.

— Так пока я травил, у тебя возможностей было выше крыши. Ты ими, однако, не воспользовался, в рыцаря доблестного заигрался, — целенаправленно давлю я на больную мозоль.

Морда Князя стремительно покрывается красными пятнами. Губы складываются в тонкую линию. Пыхтит, тяжело дыша.

— А знаешь, почему? — смотрю на него с презрением сверху-вниз. — Потому что мужского, как показала жизнь, в тебе ноль.

Его кулачки сжимаются. Желваки ходят туда-сюда. Да он прямо-таки на грани!

— Нормально спится, «друг»? — все же зачем-то интересуюсь я.

— Нормально, — кивает головой он.

— Ну дай бог, но признай, слился ты, Данечка, очень некрасиво, — напоминаю я ему.

Просто чтобы увидеть ЭТО в его глазах. Осознание того, что он — полное ничтожество.

— Ты ведь и сам знаешь, что поступил как самое настоящее чмо.

На секунду передо мной встает картинка той ночи. Рыдающий Даня, который сидел на земле, обняв ноги. Раскачивающийся взад-вперед как душевнобольной. И Абрамов, который, махнув на него рукой, решил все сам.

— Пошел ты! — толкает меня в грудь, провоцируя. — Ты, Рома, сам свой выбор сделал! А я в дерьме вариться не хотел, ясно?

— Ясно. А чего ж терпел так долго, правильный ты наш? — толкаю в ответ.

— Дурак был, что маму не слушал, — выдает философское признание.

— Маму не слушал, — закатываюсь смехом, — Насчет дурака не знаю, но трусом и крысой ты точно был.