Девочка с красками

Они снова тронулись в путь, миновали маленький сквер и вот уж и вступили на ту самую улицу, посреди которой друг против друга издавна стоят два дома — черепановский и васильевский. В том, под зелёной крышей с ветвистой берёзой у калитки, Николай Андреевич и родился. Это был родной его дом. И эта улица была родной ему улицей. И этот город был родным ему городом. И всё окрест было родным. А сам он, а сам он был ныне заезжим здесь человеком. Всего три года, а сколько перемен, перемен... И сколько у грат. Но вот старик живёт здесь всю жизнь, а и он здесь чужой, горько чужой. И уже ничего не поправишь, уже поздно ему что-либо поправить. А тебе?!

Их улица горбилась крутым посредине бугром, и дома за ним открывались не сразу — сперва крыши и деревья, потом наличники, окна. Черепановский дом был здесь самым большим, он уже встал перед глазами во весь свой рост, прихмурившись, нежилой будто. А дом напротив открывался медленно, и Николай Андреевич, сам того не замечая, прибавил шагу, заспешил вперёд.

Вот он, вот он и открылся глазам, его родной дом под зелёной крышей, с ветвистой берёзой у калитки. Взойдя на бугор, Николай Андреевич остановился. Он и думать не мог, что так взволнует его вид этого скромного жилья тех лет, когда он был ребёнком, тех лет, когда он был юношей, и многих-многих лет, за вычетом только трёх последних.

Николай Андреевич задержался на бугре ещё и потому, что прямо перед собой увидел Таню и Сашу, которые, ещё не заметив его, о чём-то оживлённо разговаривали, сидя на низенькой скамейке — он сам врыл её — возле калитки. Сейчас Таня поднимет голову, чуть поведёт глазами и увидит его. Что она подумает? Она подбежит к нему, решив, что это он пришёл домой, вернулся домой. Что он ей скажет? Не надо было идти сюда. Как он не подумал о том, что дом старика стоит напротив его дома? А может, подумал? Может, это он хитрит сейчас с собой?

Черепанов нагнал его и тоже остановился на вершине ·бугра, чтобы отдышаться.

— А вон и Таня твоя, — сказал он обрадованно. — Сейчас подбежит и начнёт спрашивать про что-нибудь самое важное. У неё теперь всё — самое важное. Вглядывается в жизнь. Начинает разбираться. А человечек она зоркий, пытливый.

Николай Андреевич слушал Черепанова с тяжким сердцем. Он-то знал, что Таня сейчас не подбежит к старику с ясным лицом, не заговорит с ним звонко-радостным голосом.

— Дмитрий Иванович, — желая предупредить его, осторожно заговорил Николай Андреевич. — Что это там у вас вышло с ребятами? Вы стреляли в них, что ли? Таня очень огорчилась, узнав об этом. Очень. Пожалуй, она...

Николай Андреевич не договорил, испугавшись горестно вскинутого к нему лица старика.

— Узнала? — шепнул гот. — Я и сам закаился... Узнала?.. Ну как ей объяснить, что это я не подумавши, что это я по привычке, что ли? Пальнул, а уж потом и всё вспомнил, что незачем, что не жаль. Вспомнил, что старый, что помру скоро, что не для кого и беречь. Ну как ей объяснить? — Старик мучился и горевал так, что тяжко было смотреть на него. Неожиданным это было всё в нём, новым.

— Пойдёмте, — решительно сказал Николай Андреевич, беря его под руку. — Как-нибудь помирю вас.

Они начали спускаться с бугра, и тут Таня и Саша увидели их. Таня вскочила и заметалась, не зная, как ей быть. К дому шёл отец, и надо было бежать ему навстречу. Но рядом с ним шёл Черепанов, с которым она не могла сейчас встретиться. Что делать?! А они всё ближе, всё ближе.

Вскочил, заметался и Саша. Рядом с ним, на скамье, прислонённая к изгороди стояла какая-то картина. И вот теперь он принялся лихорадочно укутывать её куском мешковины, обвязывать бечёвкой.

Николай Андреевич и Черепанов подошли к ребятам, и старик устало сел на скамыо.

— Не прогоните? — Он наклонился к Саше, шепнул ему: — Успел, наябедничал? А я как раз собирался разыскать тебя, хотел, ну что ли, извиниться перед вами.

Очень трудно дались старику эти слова, и так неожиданны они были для него, что Саша, не веря себе, пере-спросил:

— Извиниться?

Старик молча кивнул и раз и другой. Он смотрел сейчас на Таню, она тоже слышала его слова и тоже одними губами повторила вслед за ним: «Извиниться?» Старик и ей покивал. Он смотрел на неё и всё кивал, и всё кивал ей, а в глазах его светилась такая мука, что Таня вдруг шагнула к нему и, сразу всё простив ему, уткнулась лицом в его брезентовую, так остро, так сладостно пахнущую красками куртку.

— Ну вот и хорошо! — облегчённо вздохнув, сказал Николай Андреевич.

Услышав голос отца, Таня распрямилась и кинулась к нему.

— Ты пришёл домой, да?! Пойдём, входи же!

Она изо всех сил потянула его за собой, но он, ничего не говоря ей, избегая её взгляда, оставался стоять на месте. И она поняла и выпустила его руку, снова понуро усевшись на скамью.

Старик попытался выручить Николая Андреевича.

— Что это у вас тут? — спросил он, потянувшись к укутанной в мешковину картине, которую Саша прятал за спиной. — Никак, картина?