Девочка, ты попала

Она словно змея выползает из-за открытой дверцы шкафа. Одернув край своего серого пиджака, она с торжествующей улыбкой присаживается на свое место, которое никто не смеет занимать, даже если ее нет на работе.

Интересно, она уже доложила ректору о том, что видела нас с Орловым? Хотя глупый вопрос. Наверняка бежала так, что чуть туфли не задымились.

— Слышала ваша лекция прошла не совсем удачно, — она перекидывает ногу на ногу и постукивает пальцами по коленке.

— Возможно, вам показалось. Все же за закрытой дверью слышимость плохая, — спокойно отвечаю я.

Надоел этот детский сад.

По комнате раздается пара смешков, но они смолкают так же быстро, как и появляются, когда надзирательница впивается в присутствующих взглядом.

Она открывает рот, чтобы что-то сказать, но раздается скрип двери и мне не надо оборачиваться, чтобы понять, кто пришел.

Николай Викторович откашливается и, пройдя в центр комнаты, поворачивается ко мне лицом. У него такой поникший вид, что мне становится, искренне жаль этого человека. Он всегда по-доброму ко мне относился. Взял на работу, закрывал глаза, когда в самом начале у меня возникали некоторые проблемы со студентами. Да что уж говорить, он лично хлопотал, чтобы меня взяли на это место, так как еще в студенческие годы не оставался равнодушным к бедным студентам, проживающим на одну стипендию.

Я понимаю, что он хочет сказать и как тяжело ему это сделать, поэтому легонько улыбаюсь, показывая, что все нормально.

Наверное, так и должна завершиться эта глава моей жизни.

— Агата… — он откашливается и поправляет свой галстук, который немного съехал в сторону. — Сергеевна, мне очень жаль, но нам придется с вами попрощаться. Отношения между студентом и преподавателем неприемлемы в нашем университете.

— Я все понимаю, — грустно улыбаюсь.

— Мне, правда, жаль. Вы очень хороший специалист.

— Бога ради, Николай Викторович, — встревает стерва. — Она обманывала нас на протяжении сколького времени. Это же надо закрутить шашни с Матвеем Орловым. Да его отец в гневе! Финансирование висит на волоске!

Значит, не только она приложила руку к моему увольнению. Что ж, значит, так тому и быть.

Николай Викторович бросает на нее тяжелый взгляд, от которого еще не высказанный яд Анны Дмитриевны остается при ней. Надеюсь, она им захлебнется.

— Не беспокойтесь, — перекидываю сумку на руку и смотрю на него с улыбкой. — Мне давно надо было это сделать.

— Агата, я напишу тебе хорошее рекомендательное письмо.

— Не стоит. Думаю, мне нужно вынести собственный урок и понять чего я хочу на самом деле.

Нет никаких прощаний или заверений, как всем жаль. Я с гордо поднятой головой покидаю преподавательскую, а следом и стены университета.

В голове почему-то, словно колокол звенит голос Орлова-старшего, когда он говорил, как разрушит мою жизнь. И сейчас я ему благодарна. Он превратил ее в пепел, но так проще возродиться.

Сажусь в машину и открываю все окна, чтобы прохладный осенний ветер заполнил салон и забрал часть боли с собой. Кладу свою сумку на заднее сиденье и замечаю подарок Матвея.

Включаю фотоаппарат, прокручиваю снимки, которые успела заснять. На каждом Матвей. Его сияющий взгляд, беспечная улыбка и эти проклятые ямочки, которые сводили меня с ума.

Если сегодня мне суждено начать все сначала, то я хочу оставить прошлое в прошлом. И начну я с Орлова.

Глава 69 — Диана

Я сижу на детской площадке уже почти два часа. Отталкиваюсь ногами о землю, сжимая крепко поручни. В округе никого нет, так пусто, что хоть вой. И я вою, склонив голову, тихонько всхлипываю, не представляя как быть дальше. Мне плохо. Больше нет слов для описания моего состояния. Я хочу отмотать время вспять, наверное, к самому рождению и попросить маму сделать аборт. Если вспомнить всю мою жизнь, было ли в ней что-то светлое? Я не помню, как бегала с соседскими детьми, играя в “казаки-разбойники”, не помню, как пыталась готовить, раскидывая по всей кухне муку. В моем прошлом нет семейных посиделок, с радостными голосами… мы даже на новый год не менялись подарками.

Моя жизнь — какой-то бестолковый фантик от конфеты, который выбрасывают люди, когда начинка была ими съедена.

У меня нет ничего, за что хотелось бы ухватиться. Это больно. Страшно. Это напоминает болото, когда ты просто не в состоянии выкарабкаться обратно.

Я снова шмыгаю носом, отталкиваясь сильнее. Качели поднимаются вверх и в какой-то момент, я соскальзываю с сидения. Коленки в крови, ладони стесаны. И когда качели летят, ударит меня по затылку, я понимаю, что вряд ли увернусь, но… Неожиданно появляется Кирилл и не дает мне почувствовать еще одну порцию физической боли.

Глаза его округляются, он тут же садится на корточки, вытаскивает из кармана платок и начинает отряхивать с моих рук грязь.

— Не трогай, — дикой кошкой скалюсь я, пытаясь оттолкнуть Беркутова. Но он лишь крепче сжимает мою кисть, словно не слышит или не планирует слышать.

— Не трогай, Кирилл! Я же просила! — снова крик, теперь уже вместе со всхлипом… унизительным, в котором ни грамма гордости.

— Кирилл!