Девочка в бурном море. Часть 2. Домой!

— Ну, полюбуйтесь на новый порядок в Европе. Вам все это незнакомо, — кивнул он головой на развалины и бесстрастным голосом гида стал рассказывать, как осенью сорокового года в течение двух месяцев гитлеровцы методично, с десяти вечера до семи утра бомбили британскую столицу, улицу за улицей, дом за домом. Налетало по триста — пятьсот самолетов за ночь. Каждую ночь бомбили какой-нибудь один район. К утру прилетали немецкие разведчики и проверяли работу бомбардировщиков, фиксировали уцелевшие дома, которые новая волна бомбардировщиков сносила с лица земли. — А у нас на весь Лондон бывало пять — восемь истребителей, да в каждом районе по нескольку зенитных пушечек. Не подготовились наши власти, и немец хозяйничал как хотел. Фашисты рассчитывали поставить на колени англичан, думали, народ не выдержит этого ада.

— Наверно, много людей погибло? — тихо спросила Елизавета Карповна.

— Посчитайте: больше миллиона домов и коттеджей в Лондоне было уничтожено и основательно повреждено. Из-под развалин извлекли пятьдесят тысяч трупов. Раненых не считали… Бомбоубежищ не строили. Люди прятались в метро, но разве весь Лондон под землю засунешь?

Антошка сжалась.

Шофер продолжал:

— Последний массированный удар по Лондону был в мае сорок первого года, а как только Гитлер напал на Россию, страшные бомбежки, слава богу, прекратились. Немцы стали сбрасывать бомбы на русские города. Два года, а не два месяца бомбят. Вам, шведам, не понять этого. Если бы русские не выдержали натиска, мы бы с вами сейчас сидели где-нибудь в концлагере.

Ехали через Сити — деловой центр города, где размещаются английские банки, правления крупнейших фирм. Немцы основательно изуродовали огромные мрачные здания, но двухэтажные коттеджи бомбить легче, чем каменные здания английских миллионеров, построенные на века. Все же и здесь было много бесформенных глыб мрамора, битого зеркального стекла, скрюченных железных балок. И над этим хаосом возвышался собор святого Павла с проломленным куполом.

Все это походило на жуткие декорации, потому что сами улицы были широкие, чистые, оживленные. По мостовой катили двухэтажные омнибусы, вереницы автомобилей, на уцелевших стенах пестрели яркие полотнища торговой рекламы, по тротуарам спешили люди, разговаривали, смеялись. Жизнь шла своим размеренным темпом, словно и не было вокруг этих страшных разрушений. Над руинами носились голуби и воробьи. Возле развалин церкви девушка продавала весенние цветы.

— Вон птицы успели свить себе новые гнезда, — сказал шофер, — а люди… когда люди обретут потерянный очаг? Сотни лет стояли наши дома и еще не одну сотню лет послужили бы. Я и сейчас ночую в метро, дом разбит, дочь погибла от нацистской бомбы, жена умерла. Вы, шведы, счастливые. Молитесь за победу русских, чтобы и с вами такой беды не приключилось.

Шофер осторожно объехал группу молоденьких девушек в защитных комбинезонах и пилотках, кокетливо державшихся на пышных волосах. Девушки тащили на веревочках баллон воздушного заграждения. Ветер колыхал огромное серое туловище баллона, и он казался живым.

Машина остановилась у четырехэтажного каменного здания, вернее, у сохранившегося крыла его. Здесь помещался пансион, адрес которого Елизавете Карповне вручили на аэродроме.

Елизавета Карповна отсчитывала деньги. Антошке не хотелось, чтобы ее принимали за шведку, и она сказала:

— А мы не шведки, мы русские и возвращаемся домой. Завтра, наверно, будем уже в Москве.

Старик взглянул на девчонку и протянул обратно деньги, которые собирался уже положить в кошелек.

— С русских денег не возьму.

— Но вы же на работе, это не ваш автомобиль, прошу вас, возьмите, — упрашивала Елизавета Карповна.

Шофер решительно захлопнул дверцу машины и включил газ. На прощание крикнул:

— Храни вас бог!

Хозяйка пансиона встретила приветливо. Это была женщина лет сорока пяти, с белокурыми крашеными волосами, яркими карими глазами, подтянутая, живая. У нее были густо подведены брови, причем одна бровь нарисована значительно выше другой, что придавало лицу удивленное выражение. Видно, ей некогда было заниматься косметикой, и она по привычке, без зеркала, наугад, рисовала на лбу черные как смоль брови.

— Меня зовут Мэри Павловна, — представилась она. — Я русский челофек, родилась в город Могилев, мне было три годов, родители приехали в Англия. У меня всегда живут русски люди.

Хозяйка пересыпала свою русскую речь английскими словами, и понять ее было не так-то просто.

— Пожалста, налефт, — говорила она, — ваш рум, ваш дом, номер один.

— Не дом, а комната, — поправила ее Елизавета Карповна.

— Извиняйть! — засмеялась Мэри Павловна. — Стирать голову и руки можно в басрум направ.

— Мыть голову и руки, — поправила уже Антошка.

— Через час будем ленчевать, — сказала Мэри Павловна, взглянув на часы-брошку, приколотую к карману блузки.

— О, это звучит совсем страшно! — заметила Елизавета Карповна. — По-русски надо сказать «будем завтракать».