Девочка-ворона

В ее представлении Кони-Айленд – полуостров, расположенный за Манхэттеном, в выходящей к океану части Бруклина, – это песчаные пляжи и запущенные парки аттракционов двадцатых годов. Летом туда еще можно съездить, но не в конце ноября.

– Лассе, ты сумасшедший.

– Поверь мне, там потрясающе, – говорит он с серьезным видом. – Тебе очень понравится.

– Пляжи, карусели, снежная слякоть, ветер и полная пустота? Наркоманы и бесхозные собаки? – Она гладит его по тыльной стороне ладони. – Неужели мне это понравится? И что за идиот поет эту песню?

Они долго целуются, и он объясняет, что поет Лу Рид[59].

– Лу Рид? У нас ведь вроде нет пластинки Лу Рида… – удивляется она.

– Разве ты не помнишь обложку? – улыбается он. – Лу Рид в костюме с бабочкой, лицо наполовину скрыто черной шляпой.

– Лассе, ты надо мной издеваешься, – смеется она. – Я говорю, что такой пластинки у нас дома нет. Я периодически прибираю в шкафчике, в отличие от некоторых других.

У него делается растерянный вид.

– Ну конечно у нас есть эта пластинка, или я ошибаюсь?

Его сомнения забавляют ее.

– Я совершенно уверена, что у нас ее нет и ты никогда мне ее не заводил. Но какая разница. То, что ты сейчас проделал, компенсирует твою забывчивость.

– То, что я проделал?

– Да, поставил эту песню, дурачок. – Она опять смеется. – Ты вспомнил, что она мне нравилась.

Он явно испытывает облегчение, и неуверенность исчезает с его лица.

– Тогда ладно… Давай допьем!

Они снова поднимают бокалы, и она думает о том, как сильно его любит.

Когда она после кино пела ему эту песню, он притворился, будто не знает ее. А на самом деле он упорно ждал подходящего случая, чтобы ей ее проиграть.

Приберегал ее на этот случай целый год, ждал и помнил. Это всего лишь деталь, но деталь, которой она придает большое значение. Он думает о ней, хотя не говорит этого прямо, выражает по-своему.

Последний день они посвящают покупкам и отдыху в гостинице.

Кони-Айленд оказался великолепен, в точности как он говорил.

Луна-парк возле Бруклина был закрыт на зиму, но они до поздней ночи ходили по уютным барам.

Людей на побережье не было, и когда они после полуночи гуляли по полуострову, компанию им составляли только морские птицы.

В самолете по пути домой София думает о том, как давно им не представлялось возможности так спокойно пообщаться. Она чувствует, что вновь обрела того Лассе, о существовании которого она все время помнила, но которого не видела уже несколько лет.

И вот внезапно он опять вернулся, тот Лассе, в которого она когда-то влюбилась.

По возвращении в Стокгольм все, однако, поблекло. Проведя всего несколько недель дома, София понимает, что, как бы ей ни хотелось обратного, он всегда будет выбивать у нее почву из-под ног.

Он исчезает с той же внезапностью, с какой вернулся к ней.

Они сидят за завтраком и читают газету.

– Лассе?

– Мм… – Он поглощен тем, что читает.

– Тест на беременность…

Он даже не отрывает глаз от газеты.

– Оказался отрицательным.

Тут он смотрит на нее с удивлением.

– Что такое?

– Лассе, я не беременна.

Несколько секунд он сидит молча.

– Извини, я забыл… – Он стыдливо улыбается и возвращается к газете.

Забывчивость ему больше не идет.

– Забыл? Ты забыл, о чем мы говорили в Нью-Йорке?

– Нет, конечно, – откликается он с усталым видом. – Просто много всего навалилось на работе. Я едва помню, какой сегодня день.

Шуршание газеты.

Он неотрывно смотрит в нее, но София видит, что он не читает. Глаза неподвижны, взгляд не сфокусирован. Он вздыхает и кажется еще более усталым.

Дни в Нью-Йорке начинают превращаться в туманные воспоминания о мечте. Его близость, доверительность между ними, день, проведенный на Кони-Айленде, – все исчезло.

Мечта сменилась серыми, предсказуемыми буднями, в которых они с Лассе только ходят мимо друг друга, словно тени.

Она думает о том, насколько откровенно он воспринимает ее как данность. Он даже забыл о том, что они собираются завести ребенка. Ей этого не понять.

Она чувствует, что скоро взорвется.

– Да, София, я хотел тебе кое-что сказать, – произносит он, наконец откладывая газету. – Нам звонили из Гамбурга и сообщили, что у них возникли большие проблемы. Им необходима моя помощь, и отказаться было нельзя.

Он тянется за соком, нерешительно поглядывая на нее, и наливает сперва ей, потом себе.

– Ты же знаешь, немцы никогда не отдыхают. Даже на Рождество и Новый год.

Тут она не выдерживает.

– Черт возьми, и тебе, конечно, опять придется подставиться! – кричит она, кидая в него газетой. – На празднике середины лета ты отсутствовал. На день Люсии тоже. А теперь еще Рождество и Новый год! Так больше продолжаться не может. Ты же, черт подери, шеф и должен уметь передавать свою работу в праздники другим!

– София, дорогая, успокойся.

Он разводит руками и качает головой.

Ей кажется, что он ухмыляется. Не принимает ее всерьез, даже когда она выходит из себя.

– Это не так легко, как ты думаешь. Если я повернусь к ним спиной, позади меня все рухнет. Немцы, конечно, толковые, но не особенно самостоятельные. Ты же знаешь, они любят закон и порядок и маршировать ровными шеренгами.