Девочки

— Да, да, да, — закричали все кругом, — сыном нашего класса!

— И мы никогда не будем его сечь, — внезапно вставила Бульдожка.

— Как сечь? Кого сечь? — накинулись все на нее.

— Мальчиков всегда секут, без этого нельзя!

— Молчи ты, ради Бога!

— Бульдожка, на тебе толокна, жуй и не суйся! — Петрова протянула ей фунтик толокна, которое многие ели во время рассказа Лосевой.

— Шкот, слушайте! — перебила ее Надя Франк. — Составьте Лосевой программу занятий с Гриней.

— Ах, не учите его хронологии! — простонала Иванова, подходя к кучке.

— Педагогики тоже не надо! — кричала Евграфова.

— Начните с кратких начатков, — услышали они голос Салоповой.

— Душки, да ведь Грине всего пять лет! — вставила оторопевшая Лосева.

— Пять лет!? — Девочки посмотрели друг на друга.

— Так вот что! Так вот что! — кричала снова Франк. — Не надо пока никакой программы, мы все будем писать ему сказки, но знаешь, каждая в своей сказке будет рассказывать ему то, что она лучше всего знает, мы так и разделимся; одна будет говорить ему о морях и больших реках в России, о том, какая в них вода, какие ходят по ним пароходы, суда, какая в них рыба; другая будет писать о лесах, зверях, грибах, ягодах. Только знаете, медам, чтобы все была правда, правда вот так, как она есть и просто, чтоб Гриня все мог понять. Ты, Салопова, напиши ему о том, что Бог все видит, все слышит, что делает ребенок, а потому, чтобы он никогда не лгал, потому тогда — понимаешь? — он никогда не будет бояться и будет глядеть всем прямо в лицо.

Ах, ах, как это будет хорошо! Мы напишем ему целые книжки, он будет расти и читать.

— А я, — Евдокимова показала пальцем на себя, — Назарова, Евграфова, Петрова, мы будем на него шить и вышивать. Какой он у нас будет беленький, хорошенький, нарядный!

— Пусть он называет тебя мамой, а нас всех тетями.

— Только вы меня не обманите, медамочки, помогайте!

— Постойте, вот так, — Франк встала и подняла правую руку, — подымите все, кто обещает, правую руку.

Десяток рук поднялось вверх, и десяток взволнованных голосов произнесли: «обещаю».

— Клятва в ночных колпаках! — крикнула Чиркова с громким хохотом.

— Генеральская дочь, кушайте конфеты и не суйтесь туда, куда вас не зовут!

— Отчего же, — крикнула она, — я буду учить танцевать вашего Гриню.

— Дура! — крикнуло ей сразу столько голосов, что за ними даже и не слышно было продолжения ее глупых шуток.

А девочки успокоились, сомкнулись снова у кровати Лосевой и долго еще шептались о том, как им воспитать своего сына. Через несколько дней Лосева оставила институт, написала всем подругам в альбом трогательные прощальные стихи, и ее альбом в свою очередь наполнился тоже всевозможными клятвами и обещаниями не забывать, не расставаться.

Иванова написала ей:

Устами говорю: мы расстаемся,А сердцем же шепчу: не разорвемся.

Назарова нарисовала ей большую гору и на ней одинокую фигуру, у ног которой написала:

Когда взойдешь ты на Парнас,Не забывай тогда ты нас!

Маша Королева, по прозванию Пышка, написала тоненько-тоненько, на самом последнем клочке бумаги:

На последнем сем листочкеНапишу четыре строчки.Кто любит более меня,

Пусть пишет долее меня!

И последние буквы пригнала так, что далее нельзя было поставить даже точки. Все это было наивно, глупо, но все было искренно, а главное — маленькие «тетушки» сдержали свое слово, до самого выпуска Гриня получал и сказки, и платья, и, может быть, вырастая под руководством сестры, всегда вспоминал, как его, ребенка, хотели усыновить другие дети.

IX

Гринины сказки. — Приглашение на бал. — Настоящее письмо. — Ряженые. — Бал

За неделю до Рождества в старшем классе было большое заседание по поводу обещанных Грине сказок. «Тетушки», собираясь писать назидательные рассказы, все перессорились — каждая отзывалась с насмешкой о рассказе другой, и наконец на общем шумном собрании выбрано было три признанных литератора — Салопова, Франк и Русалочка.

Три писательницы ходили несколько дней необыкновенно задумчивые, рассеянные, иногда посреди разговора хватались вдруг за перо и заносили в тетрадь какие-то мысли, остальные девочки уступали им во всем и с благоговением ожидали, когда те «начнут творить».

Наконец в конце недели, ночью, когда Нот заперла свою комнату, под лампой поставили три табурета, верхом один на другой, на которые по очереди влезали чтецы. Внизу, как брамины вокруг священного огня, сидели слушательницы, каждая по случаю холода завернутая в свое одеяло.

Первой была Салопова: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа!» — перекрестилась и, пришепетывая, начала читать: