Девушка и Ворон

— В Запределье и не такое бывает, милая.

— Теперь, Феденька, я никому помыкать я собой не позволю. Ежели они все меня предали — и Миша, и Таисья, и отец ничего рассказать не пожелал — сама я по себе буду. Оборотнем стану жить. Мне бы только справиться… научиться превращаться как ты, по желанию, и вновь в человека перекидываться… Научи меня, Федя?

Воронов чуть приобнял ее — и не встретил сопротивления.

— Я научу, — ответил он. — Но ты сама к себе прислушайся. И пойдем в дом, Лиза, что на траве сидеть — простудишься. Я понимаю, ты в смятении, но и гордость в тебе говорит. Тут надо все хорошенько обдумать. И не считай себя теперь неуязвимой. Ты все же остаешься человеком. Как и я.

Глава 12. Две сестры

Мать Аркадия, игуменья Ивановского монастыря, никак не могла уснуть. За долгие годы монастырской жизни она привыкла проводить часть ночи за молитвой или духовными книгами, но сегодня сон и вовсе не шел. Ей сейчас хотелось просто поговорить с Богом, посоветоваться, задать вопрос и смиренно ждать ответа, зная, что он непременно будет…

Скромная келья, освещенная мягким светом лампад, была тесной, но матушка любила ее. Аскетизм она не ставила себе в праведность. Сколько себя помнила — хотела именно этого, чтобы ничто не отвлекало от молитв, от чтения, духовного созерцания… Вранье, что в монастырь уходят из-за бед или любовных неудач. Попытаться-то можно, но станешь ли и вправду монахиней? В монастырь идут только к Богу — в этом мать Аркадия, в миру Анастасия Дмитриевна Зарянина, была убеждена и никогда не спешила благословлять на постриг девиц и молодых женщин, всегда повторяя: «Лучше будь мирянкой хорошей, чем плохой монашкой». Вот и в Кате Вересовой она не видела будущей инокини, и невзирая на то, что девица — бесприданница, была бы рада ее браку с Алексеем. А тут такое вот стряслось…

И мысли невольно обращались к прошлому…

Старинный барский дом, светлая горница, две пригожие темноволосые девочки играют на густых медвежьих шкурах на полу… Бабушка подзывает их, и когда они уютно устраиваются рядом, достает шкатулку… сестры склоняются над ней. Чудесные украшения из малахита — серьги, бусы и тяжелый перстень с причудливым узором на камне… Младшая, Варенька, тянется к серьгам, старшая берет бусы.

— Ну а перстень, — говорит бабушка, — достанется той из вас, что раньше выйдет замуж. Так матушка ваша повелела.

— Стало быть, — произносит Настя нежным голоском, — перстень будет Вареньки. Я в монастырь уйду. А из бус сделаю четки.

Варя смеется — монастырь, виданное ли дело.

А вот поди ж ты, все сбылось. Повзрослели сестры, бабушка отвезла их к родне в Москву, и к Настеньке сразу же посватался завидный жених. Она не ответила ни «да» ни «нет», просто исчезла в одну из ночей. С трудом ее нашли в старом монастыре, куда девушка, сбежав из Москвы, добралась с обозом. Анастасия наотрез отказалась возвращаться домой. Отвергнутый жених подумал-подумал — да посватался к Варе. А Варенька и рада! Она — не старшая сестрица, глупостей не натворит.

Как потом узнала Настя, ставшая в постриге Аркадией, замужеством своим юная Варвара Дмитриевна была очень довольна, хотя мужа не любила, но упивалась обожанием, которое быстро сумела ему внушить. Насте еще раньше казалось, что в доставшемся Варе малахитовом перстне скрыта какая-то колдовская сила. Давно уже для нее не было тайной, что их с Варей матерью была сама Малахитница — превеликая затейница, Медной горы Хозяйка. Варвара Дмитриевна незадолго до смерти приехала в монастырь к сестре и долго-долго рассказывала ей свою жизнь, открывала тайны души. И сейчас мать Аркадия словно видела перед собой яркие сцены из прошлого, благодаря разговору с Алексеем тихо поднявшиеся из глубин памяти…

Уже рассвело, когда за дверью послышалось негромкое:

— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас…

— Аминь, — ответила матушка.

Вошла Катя, бледная и осунувшаяся.

— Что это ты какая… — встревожилась игуменья, — плохо спала, Катюша?

— Вовсе не спала. Позвольте, матушка… в грехе хочу покаяться.

«Да какие у тебя грехи», — подумала настоятельница. Вслух не сказала, но Катя как будто прочитала ее мысли.

— Чужую беседу под дверью подслушивать — всегда грех. А я вчера подслушала.

— Вот оно как. Ты присядь, присядь…

Катя скромно примостилась на деревянном стуле возле рабочего стола матери Аркадии. На столе — ворох отточенных перьев, массивная бронзовая чернильница, различные бумаги и объемные книги, среди которых есть и старинные, рукописные…

Матушка не спешила с ответом. «Так и надо, наверное, — подумалось ей. — Она знает… пускай знает!»

— И что же ты услышала, Катя?

— Вы с Алексеем Никитичем разговаривали… обо мне даже речь зашла. И вы с ним, со мной ни о чем не посоветовавшись, сами все за меня решили.

«Тихоня-то тихоня, — подумала мать Аркадия, — да вот в таких-то твердости порой поболее будет, чем в бойких и дерзких».

— А ты что же, голубушка, — произнесла она вслух, — не согласна с решением моего племянника?

— Не согласна, — твердо ответила Катя.

— И замуж бы за него пошла?