Официанты обносят стол разными винами, и я удивляюсь, заметив, что Анника потягивает белое. Она выпивает только полбокала, но она уже плотно поела, и алкоголь, похоже, никак на нее не повлиял. Все за столом съели достаточно, так что я сомневаюсь, что кто-нибудь вообще обратит внимание.
Когда я возвращаюсь из туалета, меня перехватывает Брэд.
– Она мне нравится, – говорит он, как будто мне должно быть небезразлично его мнение о моей личной жизни. И я не забыл его слова, когда сказал ему, что мы с Лиз расстаемся. «Только не забывай, что нет никакой необходимости тащить свою личную жизнь на работу», – сказал он мне, несмотря на то что в попытке избежать возвращения домой, в мою унылую и пустую холостяцкую квартиру, я работал больше, чем когда-либо. «Спасибо за сочувствие к перевороту в моей личной жизни, Брэд. Засранец ты эдакий», – но вслух я, разумеется, ничего такого не произнес.
– И мне тоже, – говорю я Брэду, ненавидя себя за то, что играю в эту игру. – У нее столько замечательных качеств.
– Ты была сегодня великолепна, – говорю я Аннике, когда мы выходим из отеля рука об руку и шагаем в теплую августовскую ночь.
Она улыбается и сжимает мою руку.
– Я рада, что ничего тебе не испортила.
– Конечно, нет. Даже не думай.
Лучшее в воссоединении с Анникой – это то, как естественно я себя с ней чувствую. Останавливаясь у стоянки такси, я спрашиваю себя, помнит ли она, каково это – быть влюбленной в меня.
Я-то не забыл, каково быть влюбленным в нее.
Как только мы устраиваемся на заднем сиденье такси, она прижимается ко мне. Ее тело расслабляется, и я чувствую, как она растворяется во мне. Анника обмякла и задремала, положив голову мне на плечо. Я обнимаю ее всю дорогу до дома, чувствуя, что она снова моя.
Только когда мы входим в ее квартиру, я понимаю, что вечер и необходимость соблюдать приличия и вести себя как подобает бесконечно ее вымотали. У Анники просто не осталось сил.
Она идет в спальню, и я следую за ней. Она достает футболку и поворачивается ко мне спиной, но не потому, что она расстроена тем, что я пошел за ней, а чтобы я расстегнул ей платье. Я повинуюсь, и как только отпускаю молнию, платье падает на пол. За ним следуют лифчик и трусики, что говорит мне о том, что такое понятие, как скромность, все еще совершенно ей чуждо. Я не собираюсь пялиться на нее, как похотливый студент колледжа, которым был когда-то, но все равно оценивающе смотрю на ее голую задницу. Она оборачивается, и когда я вижу ее спереди… ну да, я пялюсь.
Я же мужчина.
Анника натягивает просторную, не по росту длинную футболку. Спереди надпись «ЧБСДЖ», но под ней нет ни картинки, ни пояснительного текста.
– «Что бы сделал Джизус»?
Не помню, чтобы Анника была особенно религиозна в прошлом, но это не значит, что она не стала религиозной.
– «Что бы сделала Дженис?». Она прислала ее мне несколько лет назад, на мой день рождения. Это шутка, потому что ей вечно приходилось говорить мне, что делать. – Анника садится на край кровати, вытряхивает пару таблеток из пузырька с тайленолом, стоящего на тумбочке, и запивает их глотком воды из стоящей рядом бутылки.
Я улыбаюсь.
– Да, усек.
А еще я с внезапной ясностью осознаю, что причина, по которой Анника так хорошо провела сегодняшний вечер, скорее всего, связана тем, что Дженис по прежнему ее наставляет. Как, должно быть, утомительно было ей присутствовать на таком ужине. Неудивительно, что у нее разболелась голова.
– Ты можешь не заснуть еще пару минут, Спящая красавица? Нужно, чтобы ты проводила меня и заперла дверь.
В дверях я говорю:
– Сегодня я отлично провел время. Я позвоню тебе завтра.
– Я тоже отлично провела время, – говорит она.
Я целую ее в щеку и выхожу в коридор, а там дожидаюсь, когда она закроет за мной дверь и раздастся скрежет ключа в замке.
По дороге домой, когда я улыбаюсь и думаю об Аннике, о нашем вечере и о футболке, которую прислала Дженис, мне приходит в голову, что «Джонатан» тоже начинается с «Дж».
18. Анника
– У нас сегодня кто-то заболел, поэтому вечером придется выйти на работу, – сказал Джонатан, когда мы шли домой с дневных занятий.
– О’кей.