Девушка из лаборатории. История о деревьях, науке и любви

Прошлой весной мы с Биллом анализировали результаты большого сельскохозяйственного эксперимента. Проводился он в теплице с искусственной атмосферой, к которой человечество придет через несколько сотен лет, если не начнет бороться с выбросами углерода. В этих условиях мы выращивали батат, и его клубни становились крупнее по мере того, как увеличивался уровень углекислоты. Это никого не удивляло. Однако, несмотря на количество удобрений, эти крупные клубни оставались менее питательными и содержали меньше белка — и вот это уже вызывало удивление. А еще огорчение: ведь самые бедные и голодающие нации мира полагаются именно на батат как на основной источник пищевого белка. Значит, более крупные клубни в будущем смогут дать пищу большему количеству людей, но оставят их менее сытыми. Я не знаю, почему так происходит.

Урожай мы собрали несколько дней назад. Для этого потребовалась целая толпа студентов, которые почти три полных дня трудились под руководством невероятно сильного и мудрого юноши по имени Мэтт — нашего будущего выпускника. За время проведения эксперимента он тоже вырос, превратившись в настоящего лидера и профессионала, на которого приятно было смотреть. Теперь он легко возвышался среди хаоса и двух десятков растерянных людей, находя каждому из них полезное занятие и день за днем обеспечивая неиссякаемую поддержку и постоянный контроль качества. Складывалось впечатление, будто Мэтт вышел на бой с этими растениями — и каждый упавший лист или распластанный по земле корень служил свидетельством его победы. Нам с Биллом повезло просто находиться рядом, не вмешиваясь — так и должно быть, когда студент готов к выпуску.

Сейчас суматоха уже улеглась, члены команды отправились отдыхать по домам — все, кроме нас. Наверное, так чувствуешь себя, заходя в комнату уехавшего в колледж сына. Следы ранних лет его жизни беспорядочно брошены и забыты: для него они уже ничего не значат, но для тебя — бесценны.

Внутри теплицы сильно пахло почвогрунтом. Мэтт отделил каждый клубень от растения, сфотографировал его, измерил и детально описал. В резком дневном свете все окружающее виделось слегка в дымке; стоило бы пойти домой и тоже отдохнуть, но я решила, что еще пара часов меня не убьет, и осталась.

Внезапно в кармане завибрировал телефон, напоминая о событии в календаре. Я взглянула на экран и поняла, что вот-вот пропущу возможность сделать маммограмму. Эту процедуру я и так откладывала три года и уже переносила один раз в этом семестре. «Вот черт, — подумала я. — Только не опять».

Дверь теплицы распахнулась, и на пороге показался Билл.

— Мы ведь сможем сами вырезать опухоль, если что? — спросила я его. — Здесь точно где-то был садовый нож.

— Сверлом удобнее, — ответил Билл не моргнув глазом. Затем задумался и добавил: — Кажется, у меня даже была для этого специальная насадка.

Говорил он все это не переставая жевать кусок холодной засохшей пиццы — одной из многих, которые мы заказали вчера и бодро умяли на протяжении ночи. «Двадцать лет прошло, а он выглядит все так же», — подумала я.

Направление мыслей Билла в этот момент оказалось прямо противоположным. Он окинул меня взглядом и спросил:

— Боже, как ты успела постареть на пять лет, пока я был снаружи? Ты похожа на морскую ведьму из мультфильма про Попая.

— А ты уволен, — сообщила я. — Иди теперь к ведьмам из отдела кадров, забирай документы.

— Они по субботам не работают. И к тому же тебе стоит выглянуть наружу. — Билл кивнул на дверь.

Наша теплица — одна из многих на исследовательской станции института и расположена среди других в долине возле ручейка, впадающего в океан. Каждая из них размером примерно со спортивный зал и представляет собой огромный каркас из нержавеющей стали, закрытый обычной затеняющей сеткой. Гавайские острова и сами по себе похожи на множество гигантских теплиц, где условия для роста растений идеальны круглый год, а ежедневные дожди напоминают скорее рутинный полив по расписанию.

Я посмотрела, куда указывал Билл — в сторону поросших джунглями гор, — и увидела яркую ленту радуги, которая аркой изгибалась в небе: очень четкую и оттого казавшуюся еще ярче и красивее. Вторая радуга, более широкая и размытая, обрамляла ее по краю — мягкий отблеск, лишь усиливающий уверенное сияние первой.

— Ого, двойная радуга, — удивилась я.

— Да, черт возьми.

— Нечасто их увидишь, — добавила я, пытаясь обосновать свой восторг.

— Угу, потому что на вторую всем плевать. Она всегда есть, но никто ее не замечает. Бедная радуга! Наверное, она чувствует себя такой одинокой.

Я пристально посмотрела на Билла.

— Да ты сегодня прямо философ, — заметила я, после чего подхватила цепочку его рассуждений: — На самом деле это одна и та же радуга. Просто луч света, проходя через область с плохой погодой, преломляется так, что мы видим два отдельных изображения.

Билл помолчал, а потом сухо сказал:

— Эти радуги — самовлюбленные засранцы, пора им уже разобраться в себе.

Я задумчиво ответила, что вряд ли они сделают это в ближайшее время.