Девушка из лаборатории. История о деревьях, науке и любви

За лабораторным столом Лидия была великолепна — возможно, потому, что занималась этим шестьдесят часов в неделю на протяжении почти двадцати лет. То, как она сортировала, стерилизовала и вводила, напоминало движения балерины, которой удалось преодолеть гравитацию. Я наблюдала за тем, как порхают над столом ее руки, и думала, как «легко и охотно, без единой книжки (мне казалось, он знает все наизусть)», цитируя седьмую главу, она это делает. В тот первый день Лидия подготовила не меньше двадцати пакетов — иногда не открывая глаз. Я ни разу не видела, чтобы она ошиблась. Похоже, это был своего рода транс, потому что у ее мозга не было ни малейшего шанса получить достаточно кислорода для осознанной работы. Худшее, что мы могли сделать, — это чихнуть или еще как-то распространить жидкости своего организма в стерильном пространстве. Для Лидии каждый выдох неизбежно заканчивался кашлем — но только не во время работы, когда она демонстрировала такой уровень контроля над дыханием, который обычному человеку и не снился.

Первые часа два я провела за подготовкой пакетов с простыми электролитами; потом начальница непрозрачно намекнула, что пора переходить к более сложным рецептам, поскольку лаборатория сильно отстает от очереди запросов. Тогда я взяла заказ на простой бензодиазепиновый пакет, но запаниковала, вводя препарат. Я прекрасно понимала, что слишком большая доза седативного гарантированно избавит пациента от всех тревог — причем раз и навсегда. Чувствуя себя загнанным в ловушку зверем, я поддалась было порыву притвориться, что все хорошо, и положить пакет на поднос в очереди, как ни в чем не бывало, — но быстро поняла, насколько это безумная мысль. Пришлось под мрачным взглядом старшего фармацевта отнести пакет к раковине, вскрыть его скальпелем и слить содержимое. После этого я вернулась к Лидии и предложила устроить перерыв.

— Не думаю, что справлюсь, — созналась я, стоило нам выйти во двор. — Это самая напряженная работа, с которой мне приходилось сталкиваться.

Лидия усмехнулась:

— Ты все принимаешь слишком близко к сердцу. Мы же не нейрохирурги, в конце концов.

— Да, они-то на пятом этаже работают. — Я знала эту шутку, курьеры повторяли ее друг другу по несколько раз в день. — И все-таки: что если у меня не получится? Я в половине случаев даже не могу вспомнить, правильно все сделала или нет.

Оглядевшись по сторонам, Лидия придвинулась ближе ко мне.

— Давай-ка я тебе кое-что расскажу о стерильности, — негромко произнесла она. — Иголки, конечно, лизать не стоит, но, если у тебя на руках есть что-то, что может убить пациентов, — оно их убьет.

Я не нашлась что на это ответить. Лидия тем временем сочла вопрос исчерпанным; теперь нам оставалось только сидеть в тишине, пока она курила.

— Господи, у меня голова раскалывается, — сказала я наконец, массируя виски. — Лидия, ты никогда не задумывалась, что творят с нашими легкими все эти пары спирта?

Не вытаскивая изо рта сигарету, она наградила меня взглядом, в котором ясно читалось осознание крайней степени моей тупости. После чего, глубоко затянувшись, спросила:

— Сама-то как думаешь?

Вернувшись в лабораторию после перерыва, я бросилась в бой и взяла заказ на сложный пакет для химиотерапии, твердо решив преуспеть в первый день хотя бы в чем-то. Все получилось, и у меня был повод гордиться собой, пока рядом не возникла старший фармацевт. Не скрывая ярости, она сунула мне под нос флакон интерферона.

— Ты только что угробила весь пузырек, — прошипела она. За несколько минут до того я действительно ввела дозу иммуномодулятора из этого флакона, а потом просто убрала его с рабочего стола, забыв запечатать. Это значило, что теперь остатки содержимого не стерильны. Одним движением я лишила нас медикамента на сумму не меньше тысячи долларов и создала повод для очередного бюрократического ада. Такого стыда я не помнила с тех пор, как раздраженный учитель застукал меня за чтением страниц, которые еще не были заданы классу. Протагонист собственной седьмой главы, я подняла глаза, чувствуя, как «лицо у меня пылает, а раскаяние гнетет мне сердце».

Лидия немедленно учуяла возможность и вклинилась между мной и кипящей от злости начальницей:

— Ей просто нужен перерыв, она весь день на посту. Пойдем, девочка, подышим свежим воздухом.

Так начался наш очередной перерыв.

Едва выйдя во двор, я упала в кресло и обхватила голову руками.

— Не знаю, что буду делать, если меня уволят, — пробормотала я, старательно давя подступающие слезы.

— Уволят? Ты этого боишься? — хмыкнула Лидия. — Господи, расслабься. Ни разу не видела, чтобы из нашей дыры кого-то увольняли. Ты, возможно, не заметила, но тут люди сами уходят раньше, чем их выгонят.

— Я не могу уйти сама, — созналась я. — Мне нужны деньги.

Лидия закурила сигарету и глубоко затянулась, не переставая изучать меня взглядом.

— Ага, — печально констатировала она. — Мы с тобой не из тех, кто уходит.

Она протянула мне пачку сигарет — в шестой раз за день, и я в шестой раз за день отказалась.