Девушка из песни

Я открыл холодильник и трясущейся рукой потянулся к апельсиновому соку. Мой план питания предполагал запас определенных продуктов и напитков, и мы должны были постоянно его поддерживать с нашим скудным бюджетом. У Ви следить за всей этой хренью получалось намного лучше, но я помню, что утром перед работой я видел пять бутылок сока, а теперь осталось только три.

Я взял с полки одну и захлопнул дверцу.

– Какого черта?

Мама нахмурилась

– Какого черта что?

Я поднял бутылку сока.

– Не хватает двух.

– Возможно, я сегодня выпил парочку, – произнес Чет, не сводя с меня глаз. – Не знал, что ты считаешь.

Я уставился на маму взглядом «какого хрена».

– Миллеру приходится все пересчитывать, – объяснила она. – У него диабет.

– Да. Думаю, она могла бы упомянуть об этом, Чет.

«Например, сразу по приходу, чтобы ты не жрал и не пил то, от чего зависит моя жизнь».

– Виноват, приятель. Больше не повторится.

Он улыбнулся маме, а она улыбнулась в ответ. Я уже давно не видел такую улыбку – почти счастливую. Это был тот тип счастья, когда ты понимаешь, что больше не одинок. И только.

Я отхлебнул сок и схватился за холодильник, чтобы не упасть.

– Как себя чувствуешь? У тебя датчик недавно срабатывал. – Мама постучала пальцами по смартфону – более старой модели, чем тот, который лежал на кофейном столике.

– Я в курсе, – огрызнулся я, безуспешно пытаясь скрыть раздражение в голосе.

До того, как у меня появилось это устройство, приходилось колоть палец каждые два часа, круглые сутки. Как настоящая мать, она должна была ставить будильник и проверять меня по ночам. Две поездки на «скорой» за три месяца, и я научился сам ставить будильник. Свои мама не слышала или отключала в полусне.

Я не мог ее винить. Она работала на двух работах, чтобы удержать нас на плаву, и ей попросту не хватало времени и сил. А диагноз их требовал немало, так как моя поджелудочная железа решила прикрыть лавочку: «Инсулин закончился. Приходите в следующей жизни».

Пришлось очень быстро усвоить, что, когда дело касается моего диабета, я сам по себе.

За исключением Вайолет. В больнице могли бы направить ее ко мне…

Но они этого не сделали, такова жизнь.

Я выпил половину бутылки сока и сунул ее в рюкзак, который затем вместе с гитарой перекинул через плечо.

– Куда это ты собрался? – крикнула мама, когда я направился к двери.

– На улицу.

– Уже поздно, а тебе завтра в школу.

– Он доставляет тебе неприятности? – тихим, угрожающим голосом спросил у мамы Чет.

– Нет, он…

– Эй, парень.

Я замер, схватившись за дверную ручку. Шея будто одеревенела, и я повернул голову, поймав темный, опасный взгляд Чета.

– Ты треплешь маме нервы, сынок?

От угрозы, прозвучавшей в небрежно брошенной фразе, по спине пробежал холодок. Я вскинул подбородок и умудрился даже глазом не моргнуть, когда произнес:

– Я тебе не сынок.

Повисла недолгая тишина, в которой я слышал лишь гулкое биение собственного сердца.

Мама ладонью разогнала дым, словно могла этим рассеять напряжение между нами.

– Брось, он хороший. Отличный ребенок.

Чет посмотрел мне прямо в глаза и произнес исключительно для меня:

– Уж лучше ему таким и оставаться.

– Черт побери, – бормотал я, засунув руки в карманы, пока спускался к пляжу по тихим, темным улицам. За последние четыре года к маме наведывались разные неудачники, кто-то в большей степени был бездельником, кто-то в меньшей. Но Чет мне казался просто Королем среди них, вечно просиживающим наш диван.

День был дерьмовый, и мне отчаянно хотелось лечь спать. Но раз чертов Чет Хайленд ночевал у нас, я решил прогуляться.

Даже после нашего переезда из машины в квартиру я не оставил привычку бродить по ночам. Просто чтобы побыть одному. Сбежать. Иногда мне хотелось просто куда-нибудь идти и не останавливаться. Но без лекарств я умру, и пока меня найдут, чайки успеют обглодать кости.

– Веселенькие мысли, – пробормотал я, а ветер унес мои слова прочь.

В ту ночь я бродил по удаленному каменистому пляжу, окруженному высокими утесами. Приходилось посильнее кутаться в куртку. Формально сейчас лето, но северное калифорнийское побережье об этом забывало.

Черные волны, увенчанные белой пеной, вгрызались в каменистый пляж, а затем отступали, снова и снова. Разноцветные огни набережной на западе отсюда казались слишком яркими и вульгарными. Даже за милю слышался грохот американских горок и радостные вопли отдыхающих, когда вагончики неслись вниз. Чуть дальше медленно и бесшумно поворачивалось колесо обозрения.