Девушка по соседству

Я попытал счастья на номере 7 и на «красном», подумал, хочу ли я еще одно засахаренное яблоко, и тут вдруг увидел, как она медленно идет сквозь толпу, в джинсах и ярко-зеленой блузке – и внезапно вся моя робость исчезла. То, что я перестал робеть, меня удивило. Может быть, я уже был готов к чему угодно. Я дождался своего проигрыша на «красном» и подошел к ней.

И вдруг появилось ощущение, что я чему-то помешал.

Она смотрела на «чертово колесо» как зачарованная, отбрасывая на затылок локон своих длинных рыжих волос. Я заметил, как что-то блеснуло в ее руке.

А вертелось оно с приличной скоростью. Наверху девчонки визжали вовсю.

– Привет, Мег, – сказал я.

Она подняла на меня взгляд, улыбнулась и сказала:

– Привет, Дэвид. – И опять повернулась к колесу. Было очевидно, что она ни разу на нем не каталась. Это читалось по ее взгляду. Я удивился. Что же за жизнь у нее была?

– Классно, а? Оно крутится быстрее, чем почти все остальные.

Она снова посмотрела на меня и взволнованно спросила:

– Правда?

– Быстрее, чем колесо в «Плейлэнде», это уж точно. И быстрее, чем на «Острове Бертама».

– Красота!

Тут не поспоришь. У колеса было гладкое скольжение, что мне всегда нравилось, простота цели и дизайна, которых не хватало страшным аттракционам, типа «американских горок». Я не произнес этого вслух, но мне колесо всегда казалось изящным и романтичным.

– Хочешь попробовать?

Я услышал в собственном голосе чрезмерную заинтересованность и готов был провалиться сквозь землю. Что я делаю? Она, может, на три года старше меня. Я псих, точно.

Я попытался отыграть назад.

Может быть, я ее смутил.

– В смысле, я бы поехал с тобой, если ты хочешь. Если боишься. Я не против.

Она рассмеялась. А у меня возникло такое чувство, словно лезвие ножа убрали от горла.

– Пошли, – сказала она, взяла меня за руку и повела к колесу.

Ничего не соображая, я купил билеты, и мы, войдя в кабинку, сели. Все, что я помню, – это тепло ее ладони и прохладу ночного воздуха, и ее пальцы, тонкие и сильные. Это да еще горящие щеки напомнили мне, что я, всего лишь двенадцатилетний мальчишка, на «чертовом колесе» с почти взрослой женщиной.

И потом возникла та же старая проблема: о чем говорить, пока они загружали остальные кабинки, а мы поднимались наверх? Я решил молчать. Ее это, похоже, устраивало. Ей явно было хорошо. Она сидела, расслабленная и довольная, поглядывая вниз на людей и на весь карнавал, раскинувшийся вокруг нее с вереницей огней и доходящий до самых деревьев у наших домов. Она раскачивала кабинку взад-вперед и мурлыкала какую-то незнакомую мне мелодию. Потом колесо закрутилось, и она засмеялась, а я подумал, что это самые радостные, самые прекрасные звуки из всех слышанных мною, и гордился тем, что пригласил ее, сделал ее счастливой и что она смеялась этим своим заливистым смехом.

Как я уже сказал, колесо вертелось быстро, и на самом верху царила тишина, все шумы остались далеко внизу и были словно запечатаны там, а ты мог погрузиться в них и снова вынырнуть, и шум сразу отступал, и наверху ты словно бы парил в невесомости, овеваемый прохладным ветерком, и хотелось схватиться за перекладину – от страха улететь в черное небо.

Я посмотрел на ее руки, обхватившие перекладину, и тогда заметил кольцо. В лунном свете оно казалось тонким и бледным. И слегка посверкивало.

Я сделал вид, что наслаждаюсь открывшейся внизу панорамой, но наслаждался я ее улыбкой, восторгом в ее глазах и тем, как ветер трепал блузку на ее груди.

Потом наш вагончик достиг вершины, колесо завертелось быстрее, стремительное скольжение было прекрасным и исполненным грации, а я все смотрел на нее, на ее милое лицо, сначала в окружении звезд, а потом на темном фоне школьного здания и бледно-коричневых палаток «Киванис»; ее волосы забрасывало ветром то на затылок, то на лицо, на пылающие щеки, когда мы снова поехали наверх; и я внезапно почувствовал: те два или три года, когда она жила, а я еще нет, были ужасной, непереносимой иронией судьбы, почти проклятьем, и подумал, что это нечестно. Нечестно, что я могу подарить ей лишь поездку на колесе. Как же это несправедливо!

Потом это чувство прошло. Еще один круг завершился, и мы вновь были в самой верхней точке, и оставалось лишь удовольствие смотреть на нее и видеть, какой счастливой и какой живой, настоящей она была.

Ко мне вернулся дар речи:

– Тебе понравилось?

– Боже, да я просто в восторге. Ты меня балуешь, Дэвид.

– Поверить не могу, что ты никогда не каталась на «чертовом колесе».

– Мои родители… Я знаю, что они подумывали о том, чтобы куда-нибудь нас повезти. В парк «Палисейдз» или что-то в этом роде. Но все как-то не складывалось.

– Я слышал… обо всем. Мне очень жаль.

Вот я это и произнес.

Она кивнула.