Девушка с обложки

Сейчас он скажет что-нибудь вроде «Извини»... Хотя на самом деле — за что извиняться?! Она сама виновата, не надо было спрашивать... И обижаться нельзя, потому что он такой, какой есть, офицер до мозга костей, и слова «долг», «дисциплина», «приказ» — это основа его жизни.

— Я чуть не сдох, когда увидел, как он тянет к тебе руки, — сказал он вместо этого. — Я не знаю, честно, не знаю, что бы я сделал, Клодин. Я лежал там, меня трясло, и я готов был выстрелить... Я знал, что нельзя себя выдавать, нельзя стрелять — и до сих пор не знаю, как бы на самом деле поступил, если бы шейх не вмешался. Потому что если бы... если бы они что-то сделали с тобой, то мне лучше было бы умереть, чем жить потом с этим!

Все полтора года, что они были вместе, Клодин казалось, что ничто не может поколебать его уверенность в себе — и сейчас ей было странно слышать в его голосе нотки чуть ли не отчаяния.

— Я не знаю, — повторил Томми тише, — не знаю... — Как всегда, когда он волновался, в его речи появился уэльский акцент. — Сегодня я мог придти к тебе раньше — и не шел... лежал, думал. Потому что знал, что ты можешь меня об этом спросить — и не знал, что ответить.

— Ну что ты! — Клодин привстала на колени, обняла его сзади и прижалась щекой к широкой голой спине. — Все в порядке. Я понимаю...

Она и правда понимала — понимала куда больше, чем он хотел сказать: и что эти сбивчивые слова, которые дались ему так нелегко, на самом деле равносильны признанию в любви, и что пусть Томми даже не сказал об этом напрямую — но он сделает все, чтобы спасти ее.

Он снова лег и потянул ее за собой; укрыл их обоих одеялом, сказал, согревая ухо теплым дыханием:

— Когда это все закончится, я попрошу отпуск дней на десять, и мы с тобой съездим куда-нибудь в тихое-тихое место, где тепло, где растут пальмы и светит солнце, и можно полдня лежать на пляже — а полдня плавать под водой и смотреть на пестрых рыбок...

— Да...

Когда это все закончится.

Когда это все закончится...

Встали они через полчаса. Выйдя из душа, Томми собрал раскиданную по полу одежду, взглянул на нее с сомнением.

— У тебя не найдется, во что мне переодеться? А то я уже больше суток белье не менял, скоро свое присутствие запахом начну выдавать.

Единственное, что могла предложить ему Клодин — это трикотажную пижаму, состоящую из шортиков и свободной майки. Впрочем, свободной — это для нее, на него майка налезла впритирку.

— Поприличнее цвета, конечно, не нашлось? — взглянув на себя в зеркало, скривился он при виде жизнерадостных желтеньких ромашек на голубом фоне, украсивших его торс. — Спасибо, что хоть без рюшечек! — Клодин хихикнула.

Зато синяя водолазка с высоким воротом, обтянувшая его, будто вторая кожа, пришлась ему явно по душе. Прежнее белье и рубашку он, свернув в тугой узел, вышвырнул в иллюминатор.

Клодин хвостиком ходила за ним, смотрела, как он одевается, как бреется, как застегивает на запястье браслет часов... Выло невыносимо думать, что он сейчас уйдет и она снова останется одна.

Она полагала, что, когда Томми сказал «я готов был выстрелить», это была лишь фигура речи, но, к ее удивлению, в кармане брюк у него и впрямь обнаружился пистолет — плоский, черный.

— Откуда это? — спросила она, когда, повертев пистолет в руках, он сунул его за пояс сзади.

— Украл, — коротко ответил он, и было непохоже, что пошутил.

Сел на кровать, махнул рукой, показывая на кресло — Клодин тоже села.

— Теперь слушай... Если что — если меня спросят об этих вещах, я скажу, что я их у тебя украл из чемодана, когда тебя не было в каюте. И, Клодин, что бы ни случилось — ты меня не знаешь. Даже если тебе скажут, что я сознался, что мы с тобой знакомы — все равно, ты меня не знаешь. Не знаешь, понимаешь?! Пожалуйста, я тебя очень прошу... Я надеюсь, что до этого не дойдет, но если что... пожалуйста, не узнай меня...

— Да, — сказала она тускло, понимая, что значит это его «если что».

— Держись поближе к шейху — похоже, он к тебе благоволит.

— Да... Ты сейчас пойдешь и попытаешься сообщить, что яхта захвачена?

— Да.

— Они все сотовые телефоны отобрали...

— Телефон не проблема достать. Но это бесполезно — у них стоит глушилка.

— А как?..

— Клодин, поверь мне — я знаю, что делать. — Беглой улыбкой Томми смягчил безапелляционный тон, в котором так и слышалось «хватит вопросов!».

— Их там человек десять — а ты один...

— Зато они дилетанты — а я профессионал. И кроме того — это, кажется, у вас, американцев, говорят: «Нам не дано рассуждать — но сделать или умереть»?!

Клодин никогда раньше не видела его таким — странно, как-то жестко веселым, словно перспектива «сделать или умереть» вызывала у него радость.

Он встал, передернул плечами, словно проверяя, не тянет ли одежда — высокий, весь в темном; ворот водолазки тесно обтягивал шею, рукава были ему чуть ниже локтей. Взглянул на отодвинутую решетку воздуховода и снова обернулся к Клодин.

— Сделай мне напоследок кофе, а?