«Утро было добрым!» – как говорила одна из его любовниц, имея в виду ровно противоположное данному утверждению.
Иван проснулся с таким ощущением правильности и полноты жизни, которое и не помнил когда его посещало. Он осознал, что обнимает, крепко прижимая к себе, спящую Сашку, закинув на нее ногу, в полной боевой готовности.
И запаниковал. Снова.
И стал осторожно, чтобы не разбудить, отстраняться от нее, следуя всем весьма резонным «нельзя».
– Гуров, – сонно-умиротворенно, не открывая глаз, сказала Сашка, – не отползай по-пластунски, тебе не грозит насильственная женитьба и принудительный секс.
Ну не стервочка, а? Все-то она про него понимает! Знает!
Он взял ее!
Хотел нежно, неспешно, растягивая удовольствие, а получилось все быстро, стремительно, страстно, с хриплыми криками, улетанием…
Придя в себя, Иван понял – ничего никуда не делось: обоюдное недоверие, его страхи, что-то непонятное в ней – все это вернулось, как только улеглись страсти и успокоилось дыхание, разъединив, отгородив их друг от друга невидимой стеной.
Они оба понимали это, чувствовали и молчали, не расплетаясь руками-ногами, но оказавшсь по разные стороны этой стены.
Он перекатился с нее, удержался, чтобы не отодвинуться – стыдно так уж!
– Ладно, Гуров, все и так понятно: ты не доверяешь мне, я тебе, и все за этим следующее. Но давай хотя бы не опошлять того, что было. У тебя так было когда-нибудь? У меня нет! Никогда!
Он молчал.
А что тут скажешь? Господи, откуда ты взялась и за каким лядом все перевернула?! Чужая – своя женщина! Подозреваемая и на все способная, откуда ты свалилась на его голову?! Он не хочет ничего усложнять в своей жизни, он не хочет барахтаться в непонятном чувстве вины, обвинений!
– Спокойно, Гуров! У меня есть план! – деловито оповестила Сашка. – Перевести все в шутку и несерьезность незатейливого траха я тебе не позволю! Мы договоримся, что ничего не было, и все! Ты непонятный Гуров, я непонятная Романова!
Да, да, все правильно. Он ее почти ненавидел в этот момент!
– Сашка, – сделал неожиданно он попытку, так непереносимо тяжело было стоять с ней порознь, на разных черно-белых позициях, – расскажи мне…
«Освободи нас обоих, Сашенька! – умолял он ее мысленно. – Расскажи!»
Она рвалась к нему, он видел это в балтийском штормовом море ее глаз, рвалась поверить и… отступила.
– Мне нечего рассказывать и признаваться не в чем, Иван, я безоговорочно законопослушная дамочка и никогда ни в каких темных делишках не участвовала. Даже рядом не стояла! Я не знаю, кто ты и что тебе от меня надо. Для тебя это какие-то неизвестные мне цели, а для меня вопрос жизни. Я знаю, что жизни! Я не доверяю тебе, но не до такой степени, чтобы подозревать, что ты специально затащил меня в постель с намерением привязать к себе или выведать информацию из каких-то своих расчетов. То, что произошло между нами, было честно, искренне, без обмана и невероятно здорово! И тебе так плохо сейчас, потому что ты понимаешь, что, может быть, уже завтра тебе придется меня сдать, продать. А если не сдать, то что со мной такой делать дальше в твоей замечательной жизни? Я все понимаю, Гуров, но мне от этого еще хуже! В миллион раз хуже!
Господи, боже мой! Ну не должна быть баба такой умной! Не должна, права не имеет так понимать и расщелкивать мужика! И что теперь со всем этим делать, с тем, что она выворачивает его своими словами наизнанку?!
Сашка! Санька! Милая, родная – чужая, единственная запретная и, может, единственная нужная женщина! Ну почувствуй меня, расскажи, что знаешь! Ну, давай!
Раздражение поднималось горчащей волной изнутри к горлу, и Иван не знал, что с ним делать. Но она – в который раз – освободила их от тупикового молчания и невозможности что-то изменить, исправить.
– Пойдем завтракать, Гуров! Ничего мы сейчас не решим!
Пришлось затолкать все назад – раздражение, недоверие и вопросы – все!
Завтракать? Хо-ро-шо! Прежнее недоверие и отстраненность? За-ме-ча-тель-но! Ничего не было? Чу-дес-но!
Он, стоя у кухонного окна с чашкой кофе и сигаретой в руках, подозвал ее к себе:
– Сань, иди, посмотри. Похоже, что нам снова надо сматываться.
Александра подошла и встала рядом. Окно было распахнуто, она чуть высунулась, посмотрела вниз на улицу. Возле джипа, который Иван оставил у подъезда, суетились двое мужчин – рассматривали. Один зачем-то присел, заглянул под днище, отсюда, сверху, было плохо видно.
Она помолчала.
– Ну что, Гуров, это твой план? С привычным захватом?
Вот же черт! Послал Бог бабу!
– Нет, на сей раз без захвата, – признался он, – просто бежим.
– Зачем тебе, Гуров, просто? – хладнокровно спросила она, как преподаватель у сдающего экзамены студента. – Чтобы догнали?
Вообще-то он вполне созрел, чтобы ее придушить. Умная очень? Ну так держи свое понимание при себе!
– Останешься или побежишь со мной?
Спросил. Вот как разозлился разбалованный не лезущими в его душу, мысли и жизнь женщинами без особых претензий Иван Федорович.
– А что, предполагалось, что ты можешь бегать без меня? – усмехнулась Санька, глядя ему в глаза. – И кому ты весь такой замечательный сдался?
Вот наподдавать бы тебе ремнем, красавица! Доктор, черт бы тебя побрал, наук! И ведь спуску ему не дает и правил его игры не принимает!
Удушить, и все дела!
– Ну, хочешь, не беги!
– Ванечка, давай в незаинтересованных поиграем потом, – устало предложила она.
Он поставил чашку на подоконник, щелчком отправил за окно окурок, ухватил ее двумя руками и развернул к себе.
– Саш, расскажи! – попросил он. – Мне будет проще все разрулить и тебя из этого вытащить!
Они смотрели в глаза друг другу.
– Вот честное слово, Иван, мне нечего рассказывать, я понятия не имею, что за беспредел творится вокруг меня!
– Ладно! – не поверил он.
Сашка сдалась – нет так нет, что теперь доказывать!
– Иди, собирайся! – отдал он приказ.
Зло, холодно, отгораживаясь и отстраняясь от нее душой, телом, насколько мог. Ну, что ж, подруга – ничего не было, и мы бежим. Снова!
Она кивнула, соглашаясь со всем – его отстранением и продолжающимся бегом неизвестно куда и от кого, с призрачным финишем в итоге.