Девушка, золотые часы и всё остальное

Похороны были в пятницу, в одиннадцать. Заседание с адвокатами - в два часа дня. А пить он начал в три.

Кирби осторожно повернул голову и оглядел пустой зал. Усталый бармен в белой куртке стоял, скрестив руки и опустив подбородок на грудь.

- Они что, открыты всю ночь? - спросил Кирби.

- Крайне редко, - ответил Джозеф. - Но они весьма снисходительны, даже за небольшую сумму. Пусть это будет нашим маленьким дружеским подарком. Ведь когда подошло время закрываться, тебе еще так много хотелось сказать.

В зале стало светлее. Они смотрели на него с нежностью, с любовью и теплотой. Они были чудесными, красивыми людьми, лучшими из всех, кого он когда-либо знал. У обоих в речи можно было различить легкий, едва уловимый акцент.

Неожиданно у него зашевелилось ужасное подозрение.

- А вы, случайно, не журналисты?

Они громко рассмеялись.

- О нет, мой милый, - сказала Карла.

Ему стало стыдно.

- Дядя Омар не переносит... не переносил шумихи. Он всегда был так осторожен. Он платил одной фирме в Нью-Йорке тридцать тысяч долларов в год, только чтобы его имя никогда не упоминалось в газетах. Но люди любопытны. Самый незначительный слух об Омаре Креппсе они умели раздуть в шумный скандал, что приводило дядюшку в страшную ярость.

Карла мягко накрыла его руку своей.

- Но, дорогой Кирби, теперь ведь это не имеет значения?

- Я думаю, да.

- Мой брат и я не журналисты, но конечно, вы можете побеседовать и с журналистами. Вы вправе рассказать всему миру о том, как ужасно он с вами поступил, какой черной неблагодарностью отплатил за все годы бескорыстной привязанности.

Она так хорошо все понимала, что Кирби захотелось плакать. Но нечто в ее словах вызвало в нем угрызения совести:

- Была ли она, эта привязанность, такой уж бескорыстной? Когда у тебя дядя стоит пятьдесят миллионов долларов...

- Но ты рассказал нам, что не раз убегал от него, - сказал Джозеф.

Карла убрала руку. Кирби так не хватало ее тепла.

- Однако я всегда возвращался, - признался он. - Дядюшка говорил, что нуждается во мне. Он не давал мне ни минуты покоя. Я не мог вести нормальную жизнь. Дурацкие поручения, для выполнения которых мне приходилось без конца разъезжать по всему миру. Так продолжалось целых одиннадцать лет, с тех пор как я закончил колледж. Но даже во время учебы он указывал мне, какие курсы изучать. Старик распоряжался всей моей жизнью.

- Вы рассказывали нам об этом, дорогой, - сказала Карла дрогнувшим голосом. - О годах своего героического самоотречения.

- И после всего, - возмущенно сказал Джозеф, - после всего - ни гроша!

Яркий свет восходящего солнца начал резать Кирби глаза, и он зажмурился. А когда вновь их открыл, Джозеф и Карла уже поднялись. Джозеф направился к бармену. Карла тронула Кирби за плечо.

- Пошли, дорогой. Вы сильно измучены.

Он пошел вслед за ней, не задавая вопросов, сквозь стеклянные двери, через огромный и незнакомый вестибюль. В нескольких шагах от лифта Кирби остановился. Женщина вопросительно взглянула на него. Ее лицо было столь восхитительно прекрасно, серовато зеленые глаза - огромны, влажные губы маняще приоткрыты, светлые волосы столь великолепны, - что на мгновение он позабыл, о чем хотел спросить.

- Что, дорогой? - поинтересовалась она, заметив его смущение и некоторое замешательство.

- Разве я останусь здесь?

- Джозеф думает, что так будет лучше.

- А где же он?

- Мы уже попрощались с ним, дорогой Кирби.

- Да? Разве?

- Идемте, дорогой, - с мягкой настойчивостью произнесла она.

Лифт поднимался в благоухающей шелковистой тишине. Они миновали длинный коридор. Карла достала ключ из инкрустированной перламутровой сумочки и впустила Кирби в номер; потом заботливо прикрыла ставни, чтобы избавить его глаза от раздражающих лучей восходящего солнца, и прошла в спальню. Кровать была расстелена. Новая пижама и целый набор туалетных принадлежностей лежали наготове.

- Джозеф позаботился обо всем, - сказала она. - Когда-то у него было несколько отелей, но скоро они ему наскучили, и он их продал. Кирби, дорогой, вам нужно принять горячий душ. Потом вы можете поспать.

Когда он вернулся в спальню в своей новой пижаме, она уже ждала его там, переодетая в пеньюар из какой-то мягкой золотистой ткани. Без туфель на шпильках она показалась ему совсем маленькой. Облегающий пеньюар подчеркивал фигуру, от которой сладко затуманились бы даже объективы видавших виды фотографов, поставляющих ежедневную продукцию в модные журналы. Хотя каждое биение пульса все еще отзывалось болью в голове, словно кто-то равномерно стукал его по макушке, он был очарован, как юный жених. Здесь, с ним наедине, находилась прелестная женщина, благоухающая и искушенная. Овладеть ею, болтая всякую чушь, было невозможно. Взбадривая себя воспоминаниями о Кэри Гранте <знаменитый/>актер, играющий героев-любовников>, он неторопливо шагнул к ней, пытаясь изобразить нежную и многообещающую улыбку.