Девушки

— Лушка, ударница-то, больна… от болотной воды. От торфа. Восемнадцать ударных знамен в сельсовете. Эво, кхе-кхе, сколько заслужила!

— И совсем не больна, — возразила Тарутина, — бригаду девушек подбирает для себя. Правда, подбирает девушек не в нашем селе, а в соседних. Да, Лукерья Филипповна болела, но не от работы на торфу.

— Говорят, что вы, комсомолки, хотите празднество в честь Лушки устроить? Юбилей отпраздновать? Мало, что ли, для ее славы восемнадцати ударных знамен? Кхе-кхе! — глядя не на Ольгу, а в сторону, колюче проговорила Ульяна.

— Лукерья Филипповна достойна этого, она четверть века проработала на добыче торфа, — горячо сказала девушка и пояснила: — Наша Советская власть чтит тружеников.

— Кхе-кхе! — откашлялась старуха и съязвила: — Начальнички ничего не сделают для Лушки. Так и будет, как говорю. Кхе-кхе…

Ольга бросила взгляд на старуху, на ее маленькие злые глаза, на толстые, как улитки, губы и побледнела. Она ничего не смогла возразить Ульяне. Ольга вспомнила свой разговор с заместителем начальника треста относительно Лукерьи Филипповны… Не простившись, она опрометью бросилась от Ульяны и побежала под гору. В ее глазах плыл, колыхался платок старухи; он шелестел, клекал, плевался ядовитыми словами:

«Лушка-то больна… Восемнадцать ударных знамен… Кхе-кхе…»

Около сельсовета Ольга остановилась. Сердце билось так, словно хотело выскочить из груди.

«Нет, не пойду сейчас в сельсовет, — решила она, — надо посоветоваться с Дашей».

* * *

Ольга не застала Дашу дома, та ушла к сестре в соседнюю деревню.

— Посиди, — предложила бабушка, — она вот-вот явится. Ушла ранехонько, да и делов у нее там на грош: прострочить на машинке пару рубашек для Кости.

Костя играл в игрушки у большого сундука, покрытого ковровой дорожкой. Мальчик за две недели поправился, порозовел. На нем была серая курточка, такого же цвета штанишки и новенькие валенки.

Ольга подошла к нему и села на угол сундука. Костя посмотрел на нее и положил ручки на игрушки.

— Я не возьму, — сказала Ольга. — Я в городе куплю еще игрушечек тебе. Хочешь?

— Купи… и мно-о-го! — проговорил мальчик. — Большого коня с колесиками. Я ездить хочу на нем.

— Коня? — улыбнулась Ольга. — Такого коня, милый, теперь трудно купить. Куплю, когда война кончится. А мишку-медведя привезу обязательно.

— И танк, — сказал серьезно Костя, — я буду стрелять — пук-пук! И самолет…

Ольга рассмеялась, поцеловала Костю. Она прошла в комнату подруги, села у окна и облокотилась на подоконник. Изба Даши стояла на пригорке. Из окна была видна Ока; ее левый, крутой берег обнажился от снега и желтел глиной. Стволы сосен казались бронзовыми в свете солнца, их вершины — ярко-синими. Луговая сторона реки пестрела проталинами. На огородах обнажились грядки из-под капусты, и белели кочерыжки. В садике чирикали воробьи: «Весна идет, весна идет!»

Кудахтала курица за стеной, кряхтел поросенок. Из стойла доносилось беспокойное, протяжное мычание коровы.

Прислушиваясь ко всем этим звукам, Ольга улыбнулась и, вздохнув, подумала: «Да, весна идет».

В избу вошла Даша, сбросила с себя короткое пальто, пуховый платок и спросила подругу:

— Давно ждешь?

— Нет, — ответила Ольга.

Костя подошел к Даше. Она села на стул и посадила мальчика к себе на колени. Он обвил ручонками ее шею, прижался к ней и стал целовать ее. Лицо Даши, свежее и разрумянившееся от ходьбы и свежего воздуха, засветилось счастьем.

— Николай Терентьевич прислал письмо, — сказала Даша Ольге. — Командует полком. Просил передать тебе сердечный привет.

— Спасибо. Пошли и от меня привет ему.

— Уже послала, — просияв васильковыми глазами, ответила Даша, — и от тебя, и от себя, и от бабуни, а поцелуй, — она звонко чмокнула мальчика в щеку, — от сыночка.

Костя понял это как начало игры и, запустив обе ручонки в белокурые локоны свой «мамы», в один миг растрепал у нее всю прическу.

— Я насчет Лукерьи Филипповны, — серьезно проговорила Ольга.

— Я была у нее, — сказала Даша, и морщинка пересекла ее красивый лоб. — Луша действительно болела. Теперь она поправляется. Жила во время болезни трудновато. Мы, молодежь, надо признаться, недоглядели, не помогли ей вовремя. В этом мы виноваты. Ведь живем с нею в одном селе…

— Вот это-то и скверно, — вздохнула Тарутина. — У нее и родных нет, а мы…

— Мы, конечно, виноваты, но не настолько, — сказала мягко, как бы неуверенно Даша. — Чай, сама знаешь, что девушки крепко работали в колхозе за мужчин: вывезли навоз в поля, ухаживали за скотом, заготовляли дрова. Многие из нас работали и на железной дороге — боролись с заносами. А когда Луша болела, мы ремонтировали машины в МТС.

Заметив, что подруга нахмурилась, Даша поспешила успокоить ее:

— Я все это сказала не в оправдание. Ты, конечно, понимаешь меня. Я и другие девушки как узнали, что Лукерья Филипповна больна, трудновато ей, так немедленно навестили ее, немножко помогли ей продуктами.

— Луше нужна не такая поддержка, а общественная. Она ведь двадцать пять сезонов отработала на добыче торфа. Четверть века на болоте… Мы с тобой знаем, что это за труд.