Девушки

— Петр Глебович за что-то осерчал на нас, — подхватила Даша и наигранно вздохнула. — Куда вы теперь направляетесь? Зайдемте к нам. Мы сумеем не хуже других угостить своего начальника. — Она насмешливо взглянула на Волдырина.

Петр Глебович, не чувствуя в их словах озорства, подумал: «Да, это не те, что были в Доме колхозника. Зашел бы к вам, кралечки, да вот подарочки мешают. Впрочем, можно и с маслом и с медком», — решил вербовщик и улыбнулся.

— Я купил кое-что из продовольствия и хотел было занести на квартиру начальника пристани, а потом…

— Покупка ваша никуда не денется и у нас, — сказала Даша. — Мы ее положим в чулан, чтобы она не испортилась в тепле, и… конечно, весело проведем время.

Девушки подхватили под руки Волдырина и направились к дому Даши.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

К вечеру дождь перестал, тучи скатились с неба и пропали за горизонтом. На стеклах окон засверкали золотистые блики заката. Поверхность Оки стала зеркальной. В наступившей вечерней тишине с реки послышались ритмичные удары лопастей, и через несколько минут продолжительный, многозвучный гудок возвестил жителям села о прибытии первого парохода из Рязани.

Александр Денисович обошел село, передал распоряжение Волдырина девушкам-торфяницам наутро готовиться к отъезду. Почти в каждом доме начались сборы, суетня. Затопили печи, жарили свинину на дорогу, пекли лепешки на сметане и на сале, пироги с капустой, гречневой кашей, с морковью и яйцами.

— Я так думаю, — говорила Авдошина, — что тебе, Соня, надо жить в дружбе с Ольгой. Она тебя в обиду не даст… Да и сразу с парторгом познакомься. Скажи ему, что ты комсомолка, отец у тебя коммунист, майор, на фронте. Волдырину, хотя он и начальник, не доверяй. Таких, как Волдырин, много на болоте. Доверишься им — погибнешь. Помни это… Компаний нехороших избегай. Твоя компания — Ольга, Даша, Катя и девушки их бригад. Кто станет обижать — к парторгу. Твой отец работал парторгом до войны на торфу, он всегда был другом, отцом девушек, никогда не давал их никому в обиду. Пьяниц, развратников и воров не миловал. Так вот, Соня, запомни все то, что я говорю тебе.

Соня молчала, укладывала платья, белье в кожаный отцовский чемодан. Она слушала мать рассеянно и думала о том, положить ли избранные стихи Блока, два толстых романа Драйзера и книгу рассказов Лескова или оставить дома. «Может, там, на болоте, и читать-то некогда будет, — думала она и тут же сама себе возражала: — Как это так не будет свободного времени? Будет! И зеркальце возьму, как же без него!»

— А я уж управлюсь одна дома, — продолжала Авдошина. — Как-нибудь отработаю и трудодни в колхозе. Как не работать, когда время такое — война! Кабы не война, разве я отпустила бы тебя на болото! — Она вздохнула и помолчала, потом опять заговорила: — В корзинку я положила ситный, лепешки и масло. Как приедешь на место, так ты его положи в холодную воду, чтобы не испортилось. Питаться на болоте надо хорошо. Ведь добывать торф очень трудно. Береги продукты-то, особенно масло, сало и мед.

— Знаю, мама, — отозвалась с неудовольствием Соня и засмеялась.

— Ты это над чем? Надо мной? Я тебе советы даю, а ты зубки скалишь!

— Да нет, маменька, — возразила Соня и еще громче рассмеялась. — Я была у Глаши и слышала, как ее мать говорила ей то же самое.

— Матери мы, вот и речи у нас к детям одни, — нахмурилась Авдошина. — Что же она еще говорила?

— Не велела хороводы водить, песни петь с подружками, — смеясь, сообщила Соня. — «Кончится работа, — наказывала она ей, — так поешь и вались на бочок отдыхать, спать, а не носись егозой-козой по поселку».

— Советы неплохие, — сказала Авдошина, — мать Глаши сама работала на болоте, знает.

Соня снова засмеялась.

— Что с тобой? Многие плачут, а ты…

— Вчера Ольга и Даша здорово разыграли Волдырина, вот я и смеюсь! Они отучат его брать взятки.

— Волк, доченька, так и останется волком!

Мать и дочь долго говорили в этот вечер. В словах матери было много грусти и тревоги; она тревожилась за дочь, как та, такая молоденькая, будет работать на торфу, вдали от ее глаз, среди незнакомых людей. Дочь думала о матери, как она, старенькая, с больным сердцем, будет жить без нее и на старости лет работать за себя, за нее и отца в колхозе, чтобы засеять хлебом поля и убрать с них урожай.

Наговорившись, они заснули на одной широкой постели. Проснулись рано, за три часа до отхода парохода, позавтракали и, взяв вещи, молча вышли из дому и отправились на пристань. Говорить им было уже не о чем; все переговорили вчера.

Утро ясное, солнце только что показало красный край из-за горизонта; казалось, оно глядело не на землю, а в синий, безоблачный и такой спокойный, неподвижный купол неба.

На улице, недалеко от своей усадьбы, Соню и ее мать нагнала Варя с большим мешком на спине и черным чемоданчиком в руке.

— А где же Анисья Яковлевна? — обратилась к девушке Авдошина.

— Она придет к отходу парохода, — ответила Варя. — Отец что-то занемог.